Многие штаты были озадачены природой этих множащихся корпораций — были ли они государственными, были ли частными? Могут ли хартии быть отменены после их выдачи? Были ли они наделены правами? Верховный суд рано или поздно должен был попытаться разобраться в этом вопросе.

В 1804 году суд Маршалла впервые рассмотрел вопрос о природе корпорации. В деле Head v. Providence Insurance Company Маршалл подчеркнул традиционный взгляд на корпорацию, согласно которому она является общественным образованием, которое, предположительно, может быть изменено законодательным органом, первоначально закрепившим её. Под корпорацией суд подразумевал все организации, зафрахтованные для общественных целей — города, верфи, каналы, страховые компании и колледжи.

Однако этот акцент на необходимости наличия «общественной цели» в деятельности государства в конечном итоге заставил Верховный суд в деле Терретт против Тейлора (1815 г.) разделить корпорации на два вида — государственные и частные, что стало новым для американского права. Законодательные органы могли изменять уставы публичных корпораций, заявил судья Джозеф Стори, написавший решение; но к таким публичным корпорациям относились только графства, поселки и города. Уставы всех остальных корпораций, включая предприятия и колледжи, были частной собственностью. Отменяя закон Виргинии в деле Терретта, Стори в конце решения заявил, что «мы считаем себя стоящими на принципах естественной справедливости, на основных законах каждого свободного правительства, на духе и букве конституции Соединенных Штатов и на решениях большинства уважаемых судебных трибуналов». Стори, однако, никогда не уточнял, какую именно «букву» Конституции он имел в виду. [1165]

Если бы корпорации, такие как банки и другие предприятия, действительно были частными, а не государственными, то можно было бы с полным основанием утверждать, что их уставы на самом деле являются видами частной собственности, защищенной от последующего нарушения или регулирования со стороны государственной власти. Никто не сомневался в способности законодательной власти изымать частную собственность для общественных целей с компенсацией, то есть используя полномочия eminent domain, но эти полномочия, как теперь утверждалось, не могут распространяться настолько далеко, чтобы ограничивать права, явно предоставленные до утверждения законодательной властью своих полномочий — по крайней мере, без определенной компенсации за такое ограничение. [1166] «При выдаче хартий, — заявил Уильям Робинсон в ассамблее Пенсильвании в 1786 году в защиту хартии Североамериканского банка, — законодательная власть действует в министерском качестве»; то есть она действует так же, как действовала корона, мобилизуя частные ресурсы для государственных целей. «Это дарование хартий, — сказал Робинсон, — полностью отличается от полномочий по созданию законов, и в Пенсильвании является новой доктриной, что они могут отменить эти хартии, предоставленные столь торжественно». Между законами и хартиями существует разница. Законы — это общие правила для всего общества; хартии же, утверждал Робинсон, «даруют определенные привилегии определенному кругу лиц… Хартии — это разновидность собственности. Когда они получены, они имеют ценность. Их лишение принадлежит исключительно судам правосудия». [1167] Это был натянутый, преждевременный аргумент, и он не сразу прижился; но он указывал путь в будущее.

К 1802 году Гамильтон утверждал, что законодательные органы не могут нарушать уже выданные хартии. «Положение о том, что право делать включает в себя фактически и право отменять, применительно к законодательному органу, — писал он, — является общепринятым, но не универсально верным. Все вещные права составляют исключение из этого правила». [1168] Когда законодательные органы штатов Северная Каролина, Виргиния, Массачусетс и Нью-Гэмпшир попытались изменить уставы колледжей, которые они когда-то выдали, попечительские советы утверждали, что их уставы являются неотъемлемыми правами, которые больше не могут быть нарушены. Однако многие считали, что учреждения, созданные для выполнения общественных целей, должны нести ответственность перед обществом. «Кажется, трудно представить себе корпорацию, созданную только для частных целей», — заявил судья из Северной Каролины в 1805 году. «В каждом учреждении такого рода основанием для создания является некое общественное благо или цель, которую необходимо продвигать». [1169] При таком количестве противоположных юридических аргументов вопрос должен был решаться на самом высоком судебном уровне.

Поводом послужило знаменитое дело «Дартмутский колледж против Вудворда», решение по которому было принято Верховным судом в 1819 году. Дартмутский колледж был основан на основании королевской хартии в 1769 году. В 1815 году попечители колледжа, состоявшие из конгрегационалистов и федералистов, сместили Джона Уилока, пресвитерианца и республиканца, с поста президента колледжа. Уилок подал апелляцию в законодательное собрание Нью-Гэмпшира, которое аннулировало старый устав 1769 года и создало новую корпорацию, Дартмутский университет, с новым составом попечителей, которые восстановили Уилока в должности президента. Старые попечители-федералисты подали в суд, утверждая, что законодательный орган штата нарушил их неотъемлемые права. Верховный суд штата отклонил их доводы, заявив в традиционной манере, что Дартмут является государственной корпорацией, подлежащей контролю и регулированию со стороны штата в интересах общества. Это решение было обжаловано в Верховном суде США.

В своём творческом решении Маршалл утверждал, что Дартмут является частной корпорацией, как это было определено Стори в деле Терретт против Тейлора. Затем он заявил (по его словам, «это не требует аргументов»), что первоначальный устав колледжа является договором в соответствии со статьей I, раздел 10 Конституции Соединенных Штатов, и, следовательно, не подлежит нарушению со стороны штата. [1170] Хотя ссылки Маршалла на текст Конституции часто были свойственны только ему и не разделялись его коллегами в Суде, идея о том, что хартия — это своего рода договор, была частью мышления федералистов в течение нескольких десятилетий. В 1802 году сенатор от Нью-Йорка Гувернер Моррис использовал предполагаемое сходство хартии и договора, чтобы выступить против ликвидации республиканцами Джефферсона должностей окружных судов, созданных федералистами в Законе о судоустройстве 1801 года. «Когда вы даете человеку право строить платную дорогу или мост, — говорил Моррис, — можете ли вы последующим законом отнять его? Нет; когда вы заключаете договор, вы обязаны его выполнять». [1171]

Хотя Маршалл и его суд вряд ли могли осознать судьбоносные последствия для американского бизнеса своего решения по Дартмутскому колледжу, оно привело к тому, что все частные корпорации оказались под защитой Конституции Соединенных Штатов. Все частные корпорации, не только четыре десятка учебных заведений, существовавших в 1819 году, но и сотни коммерческих корпораций, созданных после революции, стали отличаться от своих монархических предшественников: большинство из них больше не являлись исключительными монополиями, а большинство — государственными. Они стали частной собственностью, принадлежащей отдельным лицам, а не государству.

Когда в 1816 году Джефферсон узнал о том, что адвокаты федералистов, включая Дэниела Уэбстера, выдвигали аргумент о том, что корпорации создают неотчуждаемые права, не подлежащие последующим законодательным изменениям, он пришёл в ярость. Он не мог поверить, что такая идея имеет хоть какую-то силу. Мысль о том, что хартии, однажды публично выданные, не подлежат законодательному вмешательству, «может быть спасительным положением против злоупотреблений монарха, — сказал он губернатору Нью-Гэмпшира Уильяму Плюмеру, — но самым абсурдным против самой нации». Такая доктрина, насаждаемая «нашими юристами и священниками», по его словам, предполагала, «что предыдущие поколения владели землей более свободно, чем мы; имели право навязывать нам законы, не подлежащие изменению, и что мы, подобным образом, можем издавать законы и налагать бремена на будущие поколения, которые они не будут иметь права изменять; иными словами, что земля принадлежит мертвым, а не живым». [1172]