В своём заключении по делу Флетчера Маршалл постановил, что отмена законодательным собранием Джорджии предыдущей коррупционной продажи земель Язу нарушила положение о договоре в статье I, раздел 10 Конституции, и поэтому была недействительна. Первоначальная продажа, совершенная законодательным органом, какой бы коррупционной она ни была, по своей сути являлась договором, который давал покупателям неотъемлемые права на собственность, и никакой последующий закон штата не мог лишить их этих прав. Это было не только первое крупное решение Верховного суда, признавшее закон штата нарушающим Конституции, но и проницательное заявление Маршалла о том, что суд не имеет права вникать в мотивы законодательного органа Джорджии, что помогло подчеркнуть идею о том, что право и политика — это отдельные сферы.

В решении по делу Флетчера Маршалл также утверждал, что не только «конкретные положения Конституции Соединенных Штатов» отменяют действие закона Джорджии, но и «общие принципы, характерные для наших свободных институтов». Суд, по его словам, мог опираться на эти принципы, чтобы защитить индивидуальные права собственности от «внезапных и сильных страстей» законодательных органов популярных штатов. Конституция, по словам Маршалла, содержит «то, что можно считать биллем о правах народа каждого штата». Судья Уильям Джонсон в своём согласном мнении развил эту мысль о фундаментальных принципах гораздо дальше. Он согласился с Маршаллом в том, что штат Джорджия не имел права отменить свой грант. Однако он согласился с этим не на основании статьи Конституции о договоре, а «на основании общего принципа, причины и природы вещей; принципа, который налагает законы даже на Божество». [1148]

Подобные судебные апелляции к разуму и природе вещей становились все более распространенными в эпоху ранней Республики. Они выросли из неоднозначного и необычно инструментального отношения американцев к праву, уходящего корнями в колониальный период. Каждый из штатов начал разрабатывать свой собственный неуставной свод правил и процедур — своё общее право. Вместо обычаев и формальностей английского общего права суды предлагали разумные и прагматичные правила и обосновывали их тем, что коннектикутский юрист Джесси Рот в 1798 году назвал «разумностью и полезностью их действия». [1149] К началу девятнадцатого века некоторые американцы рассматривали своё общее право как нечто, что можно сознательно создавать и манипулировать им, но, конечно, только по частям; более того, некоторые даже расширяли мнение лорда Мэнсфилда о том, что судьи должны быть главными проводниками правовых изменений. Только суды, — заявил в 1810 году Зефания Свифт, председатель верховного суда штата Коннектикут, — «обладают свободой действий по формированию правил… [и] предоставлять средства защиты в соответствии с растущими потребностями и меняющимися обстоятельствами людей, … не дожидаясь медленного вмешательства законодательной власти». [1150]

Хотя большинство судей продолжали отрицать, что они создают закон так, как это делают законодательные органы, становилось все более очевидным, что они делают нечто большее, чем просто обнаруживают его в прецедентах и обычаях прошлого. Действительно, многие судьи вскоре осознали, что на них лежит основная ответственность за создание новых законов в соответствии с новыми обстоятельствами. [1151] Судьи могли оправдать эту необычную для себя роль, лишь заявив, что они отстраняются от открытого участия в политике, и обозначив в качестве вопросов права некоторые вещи, которые теперь находились в их особой юрисдикции. [1152]

Юристы и политики ранней Республики начали проводить границы между тем, что является политическим или законодательным, и тем, что является юридическим или судебным, и объяснять эти различия доктриной разделения властей. В своём решении по делу Марбери Маршалл четко провел это различие. Некоторые вопросы были политическими, сказал он; «они касались нации, а не индивидуальных прав», и поэтому «подлежали рассмотрению только с политической точки зрения». Но вопросы, затрагивающие наделенные правами личности, были иными; они были «по своей природе судебными и должны рассматриваться судебной властью». [1153] Превратив все вопросы о правах личности в исключительно судебные, Маршалл присвоил судам огромные полномочия. В конце концов, даже Джефферсон в 1789 году признал полномочия судей, «строго придерживающихся своего ведомства», по защите прав личности. Конечно, Джефферсон не предполагал расширительного понятия прав, предложенного Маршаллом. [1154]

Хотя Маршалл обладал необыкновенной ораторской способностью, благодаря которой все, что он говорил, казалось естественным и неизбежным, его отделение права от политики было бы невозможно, если бы большое количество влиятельных людей не разочаровалось в законодательной демократии, которая зарождалась в ранней Республике. Это отвращение к демократической политике и опора на судебную власть, конечно, были гораздо проще для федералистов, которым было все труднее избираться. Как отмечал виргинский юрист Сент-Джордж Такер в своём аннотированном издании «Комментариев Блэкстоуна» в 1803 году, поскольку люди с самыми большими талантами, образованием и добродетелью не могли конкурировать так же хорошо, как другие, в новом суетливом, настырном и движимом интересами мире популярной избирательной политики, им неизбежно приходилось обращаться к закону за защитой. [1155]

Сам Маршалл, как и все «честные люди с благородными чувствами», испытывал все большее «отвращение к… политическому миру», который он видел вокруг себя, и был «гораздо более мрачен» в отношении демократического будущего. [1156] Повсюду рост демократии требовал изолировать правовые вопросы от народной политики; «ибо», по словам Маршалла, «ничто не заслуживает большего осуждения, чем перенос партийной политики в кресло судьи». [1157] Но даже Маршалл не предвидел всех последствий происходящего. В 1805 году, накануне процесса импичмента судьи Сэмюэла Чейза, Маршалл продолжал признавать, что законодательный орган обладает судебными полномочиями и может отменять судебные решения, которые он считает несостоятельными. Таким образом, отделение законодательства от юриспруденции, политики от права далось нелегко тем, кто был воспитан в старомодной традиции, согласно которой законодательные органы в своей основе были всего лишь судами.

Однако по мере того, как американское общество становилось все более коммерческим и все большее число людей вовлекалось в процесс купли-продажи и создания новых современных видов собственности — собственности как венчурного капитала, как продукта труда и предпринимательских способностей человека, — роль судебной власти в защите собственности от капризных и безответственных народных законодательных органов как на уровне штатов, так и на федеральном уровне становилась все более привлекательной для все большего числа людей. [1158] Как следствие, многие члены собственной партии Джефферсона, всегда говорившие о равных правах, стали принимать идею Суда Маршалла о том, что все вопросы, связанные с правами собственности, являются юридическими вопросами, которые могут быть рассмотрены только судами, что фактически изолировало эти вопросы от партийных дебатов и столкновений в политике групп интересов. Даже Апелляционный суд Виргинии, решительно поддерживающий Джефферсона, в 1804 году признал, что законодательная власть штата может делать многое, но не может нарушать частные и законные права собственности. [1159]