Сейчас Мирослава не была так уверена в их словах, как тогда, когда её любящее сердце разбилось от осознания, что единственный, кто мог её безусловно любить — привёл её в этот мир умереть. После побега из приюта она долгое время не была в церкви, обиженная и раздавленная. Она побывала там лишь перед приездом сюда и вот сейчас. Её вера уже не была такой прочной, и она больше не была единственной её связью с жизнью, но Мирослава всегда будет благодарна Ему за то, что она чувствовала Его любовь тогда, когда в этом отчаянно нуждалась, даже если это ощущение было ею выдумано.

Но позже у неё не было даже этого ощущения и ей пришлось добывать его самостоятельным трудом. Повзрослев и оглянувшись на людей вокруг, Мирослава осознала, что чтобы тебя любили и уважали, ты также должен относиться к себе. Была разница в редакции между теми людьми, кто робко скрёбся в дверь, желая быть услышанным, и теми, кто влетал внутрь, громко заявляя о своих правах — первых обычно слушала только Мирослава, а в том царстве, где она работала, её голос и мнение было равносильно дуновению лёгкого ветра — при желании его можно ощутить, но чаще всего он проносился мимо, никем не замеченный. Достаточно было того, что она вовремя приносила обед, сортировала документы и следила за новостями. Но такой расклад её устраивал: когда ты непримечателен для других, то они легче расстаются с информацией, благодаря которой она и прибыла сюда.

Она изменилась с тех пор, как только покинула приют. Она изменилась даже с тех пор, как переступила порог редакторской конторы. Ей больше не пятнадцать, а двадцать пять — жизнь, длиною в десять лет, в большом городе должна была хоть что-то значить.

С этими мыслями она стояла перед ликом святых, убеждая и себя, и их. Несмотря на внутренний голос пагубной гордости, она хотела доказать им, что не зря пришла в этот мир и до сих пор жива.

Мирослава вдыхала запах церковного масла и ладана, который сжигали на углях церковного кадила, и постепенно обретала душевное спокойствие. Глухие шаги, которые в тишине, нарушаемой лишь шипением горящих свеч, вознеслись к полукруглому потолку и сообщили ей о том, что она больше не одна в этом священном месте.

Она глубоко вздохнула и обернулась, чтобы взглянуть на того, кто явился вслед за ней. Неожиданно это оказался недовольный Мстислав, который несколько дико смотрелся на фоне свечей и изображений святых. Его волосы в отблеске огней отливали бурым оттенком, похожим на закатное сияние. Присутствие этого мужчины в церкви было подобному костру, разведённому посреди дома.

— Старожила церкви разнёс всем, что новенькая наведалась в церковь. Вы здесь уже два часа. Долго ещё? — негромко, оттого его низкий голос прозвучал зловеще, спросил он.

Мирослава недоумённо нахмурилась, не понимая, как время смогло так быстро пролететь. Ей также захотелось попенять Мстислава за то, что он ведёт неуместные разговоры в церкви, но вместо этого она вскинула бровь и полюбопытствовала:

— В вашем селе есть запрет на посещение церкви?

— Не следует вести такие разговоры здесь, — хмуро осадил он её, возмутив этим Мирославу. — Правила такого нет, но приезжие не ходят в нашу церковь. Тем лучше для них.

Он поднял свою лохматую голову к лику святых и на мгновение стал похож на обычного прихожанина. Но затем вновь опустил свой взгляд на Мирославу, и это ощущение пропало. Он развернулся, красноречиво сверкнув глазами напоследок, и пошёл к выходу.

— Почему? — потребовала она ответа, но двинулась за ним, решив продолжить расспрос на улице.

Перед тем как уйти, она вновь перекрестилась, и про себя поблагодарила за подаренное умиротворение, игнорируя требовательный взгляд Вяземского.

Они вышли на залитый солнцем луг, провожаемые любопытным старожилом, который выглянул из своей каморке. Мирослава проигнорировала его внимание, потому что была поглощена удивлением, которое охватило её при виде множества свободно пасущихся животных. Она остановилась, разглядывая чёрно-белые бока коров.

— Ты идёшь?

Мирослава, наконец, заметила, что Вяземский уже начал спускаться с возвышенности, но замер в ожидании неё.

— Куда? — спросила она, присоединяясь к нему.

Он ничего не ответил, а просто пошёл дальше. Мирослава остолбенела, чувствуя неловкость и раздражённость, а затем неожиданно для себя рассмеялась. Мстиславу пришлось снова обернуться и обратить своё внимание на неё.

— Я сделаю вид, что мы перешли на «ты», как и положено, — сквозь смех сказала она, выставив на него указательный палец. — Но я не сдвинусь с места, пока ты не ответишь на мои вопросы.

Он некоторое время спокойно глядел на неё, затем подошёл ближе, но всё равно оставил между ними приличное расстояние и велел:

— Задавай, — подумал и подчеркнул следом. — А я задам свой.

Уже успокоившись, Мирослава лишь на миг задумалась и кивнула. Она оглянулась, заметила, что на них таращатся пастухи и прохожие, и зачем-то пробормотала:

— Прямо здесь?

— Не тушуйся, они же просто смотрят, — с внезапной мягкостью произнёс он, поощрительно кивая.

— Что ж, тогда почему ты сказал, что приезжим нельзя в вашу церковь? — вспомнив, как следует вести себя репортёру, требовательно поинтересовалась она.