Даже если бы позиция Тейлора была эффективно защищена в ходе дебатов, она столкнулась бы с жесткой оппозицией, поскольку многие члены Конгресса считали, что опасность воссоединения была острой и необходимость уступок была неотложной. Но взгляды Тейлора так и не получили адекватного изложения. Сам Тейлор не мог хорошо их сформулировать, будучи политически наивным и неумело владея словом. Как партийный лидер он был ничтожен, поскольку до избрания не был вигом, а великие виги, Уэбстер и Клей, по-прежнему не считали его таковым. Хуже всего то, что у него не было эффективных лидеров, которые могли бы представлять администрацию в Конгрессе. Из двух его сторонников, которые могли бы лучше всего поддерживать его политику в Конгрессе, один, Джон М. Клейтон, перешел из Сената в кабинет министров, а другой, Джон Дж. Криттенден, покинул Вашингтон, чтобы стать губернатором Кентукки. [154] Конечно, был ещё Уильям Х. Сьюард, но в решающий момент Сьюард предпочел высказать свои личные взгляды, а не взгляды администрации, и в любом случае Сьюард вызвал недоверие южан, которые видели в нём закулисного манипулятора Старого Грубого и Готового и Яго в партии вигов. Даже у северян его передовые взгляды на рабство вызывали подозрения. Немногие президенты так остро нуждались в эффективном представителе в Конгрессе, как Тейлор; ни одному из них не хватало такого представителя так явно.

Если политика Тейлора страдала от недостатка адекватного изложения, то ещё больше она страдала от растущего числа свидетельств недовольства Юга. Казалось, что все средства массовой информации Юга посылали одно и то же сообщение. С кафедры, из редакционного святилища, из законодательных органов штатов, с партийных съездов, с массовых собраний, от южных конгрессменов лился непрерывный поток проповедей, редакционных статей, резолюций, выступлений и совместных заявлений, предупреждающих о скорой возможности воссоединения. Большинство историков пришли к выводу, что опасность была слишком велика, чтобы её можно было предотвратить с помощью чего-либо, кроме радикального компромисса, [155] и большинство государственных деятелей того времени были глубоко впечатлены серьезностью кризиса. Одним из них был Генри Клей из Кентукки. Хорошо зная о своей репутации умиротворителя, завоеванной во время кризисов 1820 и 1833 годов, Клей начал разрабатывать планы масштабного компромисса ещё до того, как послание Тейлора попало в Конгресс. При этом, Клей не просто оказался без лидера или в политическом вакууме, как полагают многие историки. Скорее, он оспаривал лидерство Тейлора в партии вигов и готовил альтернативу политике Тейлора. [156]

Бурной январской ночью старый кентукиец обратился к Дэниелу Уэбстеру, и Уэбстер согласился поддержать его в поисках компромисса. [157] Через восемь дней после этой беседы Клей поднялся в Сенат и, произнеся краткую речь, в которой его знаменитые ораторские способности были тщательно в резерве, представил серию из восьми резолюций, призванных обеспечить всеобъемлющее урегулирование всех различных пунктов политических разногласий, связанных с рабством. [158] Как вскоре показали события, Клей успешно перехватил инициативу. Ограниченное внимание, которое ранее уделялось планам Тейлора, теперь сместилось, и Клей оказался в центре внимания.

В течение следующих шести месяцев Конгресс в той или иной форме обсуждал предложения Клея и в итоге принял большинство из них в рамках важного законодательного решения, которое история окрестила Компромиссом 1850 года. История этих обсуждений и великих дебатов, которые проходили в их ходе, стала одним из классических и неизбежных сюжетов в американской исторической литературе. Серьезность кризиса, неопределенность исхода и блестящие эффекты ораторского искусства в величественной манере — все это в совокупности создавало сцены потрясающего драматического эффекта. Сценой послужил Старый зал Сената, столь богатый историческими ассоциациями. (Всегда понимают, но редко упоминают, что Палата представителей также приняла Компромисс; ни одна картина маслом не изображает эту часть истории). Тема была героической — сохранение Союза. Напряжение было всепоглощающим и длительным, когда протагонист и антагонист сражались в равной борьбе, чтобы решить судьбу республики. А ещё были действующие лица. Здесь, в последний раз вместе, появился триумвират стариков, реликтов золотого века, которые все ещё возвышались, как гиганты, над созданиями более позднего времени: Уэбстер, сенатор, которого Ричард Вагнер мог бы создать в расцвете сил; Кэлхун, самый величественный поборник заблуждений со времен мильтоновского Сатаны в «Потерянном рае»; и Клей, старый примиритель, который уже дважды спасал Союз и теперь вышел из отставки, чтобы ещё раз перед смертью спасти его своим серебряным голосом и мастерским прикосновением. Кроме них, в спектакле участвовал талантливый актерский состав второго плана — Сьюард, Белл, Дуглас, Бентон, Кас, Дэвис, Чейз, — которые стали бы звездами на любой другой сцене. И не только люди, но и сценические эффекты. Филипп Гедалла однажды сказал о старшем Питте: «Он был освещен, он был задрапирован, он был почти настроен на музыку». Но драматические штрихи Питта казались надуманными, а иногда и вынужденными. Не то с усилением эффекта 1850 года. Кэлхун стоял в тени смерти и говорил голосом из могилы; они похоронят его прежде, чем проголосуют. Вебстер, подобный Джову, никогда не казался более великим, чем когда он начал свою классическую речь седьмого марта: «Господин президент, я хочу выступить сегодня не как житель Массачусетса, не как житель Севера, а как американец… Я выступаю сегодня за сохранение Унген. Выслушайте меня за моё дело». Клей, в свои семьдесят два года все ещё воплощавший изящество, остроумие и красноречие, знал, как вызвать в своей лебединой песне ту же магию, которой он очаровывал даже своих врагов на протяжении почти сорока лет.

Если не воспринимать её слишком буквально, в этой легенде о 1850 годе есть большая доля правды. Клей, Уэбстер, Кэлхун и другие придерживались превосходных стандартов ведения дебатов, и если они не сказали многого из того, что не было сказано ранее, то выразили это несколько лучше, чем когда-либо прежде. Клей и Уэбстер в решающей степени служили выразителями интересов Союза, но в ещё более значительной степени — символами дела, которое они отстаивали. Они взывали к лучшим чувствам своих соотечественников, и Союз был спасен. Если бы впоследствии дело дошло до более непроходимого кризиса, это была бы уже другая история. В первую очередь, драматизируя проблему, они вызвали эмоции, которые подготовили американский народ к примирению, и в этом отношении драма стала реальностью. В более широком смысле предупреждения Кэлхуна, уступки Уэбстера и призывы Клея к гармонии стали тем материалом, из которого было сделано соглашение.

Но в другом смысле важно признать, наряду с ораторским искусством, некоторые прозаические и часто игнорируемые особенности урегулирования — его конкретные термины, значение различных пунктов, сложный процесс принятия и значение парламентской тактики, ведущей к принятию. Ведь эти особенности покажут как меру провала, так и меру успеха великой попытки компромисса.

Генри Клей разработал свои восемь резолюций таким образом, чтобы закинуть широкую сеть на все точки, где разногласия между сектами затрагивали орбиту федеральной власти. Во-первых, он столкнулся с территориальным вопросом, предложив принять Калифорнию в качестве штата на её собственных условиях в отношении рабства — что означало свободный штат — и создать территориальные правительства на остальной территории Мексиканской уступки «без принятия каких-либо ограничений или условий в отношении рабства» — что могло означать либо народный суверенитет, осуществляемый территориальными законодательными органами, либо доктрину Кэлхуна об обязательном распространении конституции, но, безусловно, не означало исключения Конгресса — никакого Уилмотского провизо. Далее в резолюциях рассматривался быстро развивающийся и ожесточенный спор о границах штата Техас. Штат Одинокой Звезды, в дни своего грандиозного становления как республики, претендовал на верховья Рио-Гранде в качестве западной границы, что сделало бы более половины нынешнего штата Нью-Мексико частью рабовладельческого штата Техас. Клей предложил решить эту проблему, установив границу примерно в нынешних границах Техаса, тем самым сохранив Нью-Мексико нетронутым и успокоив техасцев, взяв на себя государственный долг Техаса — мера, которая имела бы важный побочный эффект, привлекая отнюдь не незначительное влияние держателей техасских облигаций в поддержку компромисса. Ещё одна точка трения возникла в связи с рабством в округе Колумбия. В этом вопросе Клей предложил отменить работорговлю, но подтвердить сохранение рабства до тех пор, пока оно будет существовать в Мэриленде, если только штат Мэриленд и жители округа не согласятся прекратить его. Наконец, резолюции подтверждали иммунитет межштатной работорговли от вмешательства Конгресса и предлагали закон о беглых рабах для более эффективного применения конституционного положения, согласно которому «лицо, содержащееся на службе или в труде в одном штате… сбежавшее в другой… должно быть выдано по требованию стороны, которой причитается такая служба или труд».

В качестве компромисса предложения Клея предусматривали большинство материальных уступок Северу: Калифорния по закону становилась свободным штатом; остальная часть мексиканской уступки якобы не подходила для рабства, и поэтому её организация на нейтральной основе предположительно приведет к свободе; большая часть спорной территории к востоку от Рио-Гранде отходила к Новой Мексике, а не к Техасу; работорговля в округе Колумбия была отменена. Юг, не получив ощутимых преимуществ, добился бы, по крайней мере, формального признания «прав» рабства, то есть подтверждения существования рабства в округе Колумбия; более активного осуществления конституционного права на возвращение беглых рабов; и территориального урегулирования, отвергающего Провизию Уилмота. Более того, весь территориальный вопрос был бы снят, поскольку оставшаяся неорганизованная территория уже была охвачена Миссурийским компромиссом. [159] Эти положения не внесли никакого вклада в силу «рабовладельческой державы», но символически они были важны для Юга; неявно они обещали то, что на самом деле не мог обещать ни один законодательный акт — а именно, что крестовый поход против рабства утихнет из-за отсутствия вопросов, которыми можно было бы питаться.

5 февраля Клей начал знаменитые дебаты в Сенате в полном составе, подробно изложив свои резолюции — эти дебаты впечатляют прежде всего своим трогательным изображением опасности для Союза, искренним предсказанием того, что разъединение приведет к войне, и пронзительным призывом к духу примирения. Позже в том же месяце Сэм Хьюстон из Техаса выступил с важным обращением, поддержав Клея в целом; Джефферсон Дэвис озвучил воинственную веру южан в то, что нет никаких физических причин, по которым рабство не могло бы процветать в Калифорнии, и что предложения несправедливы по отношению к Югу; а Джейкоб Миллер из Нью-Джерси выступил от имени администрации, требуя, чтобы Калифорния была принята немедленно, по её достоинству и без учета условных вопросов. [160]