Но если споры ещё продолжали бушевать, то, по крайней мере, эпоха организованного насилия закончилась, и в некоторых отношениях казалось, что в Канзас может прийти мир. С самого начала большинство первопроходцев руководствовались в первую очередь стремлением использовать экономические ресурсы территории, и умиротворение Гири создало ситуацию, в которой впервые такие мотивы могли проявиться. Представители обеих фракций с готовностью отреагировали на эти новые обстоятельства. На первый план вышли возможности для спекуляций, которые привели к результатам, которые ещё несколько месяцев назад показались бы невероятными. Один из авторов газеты «Миссурийский республиканец» писал: «Мы видим, как Стрингфеллоу, Атчисон и Абелл [все воинствующие сторонники рабства из Миссури] и пресловутый Лейн лежат вместе, „приветствуя хорошо знакомых парней“ и партнеров по торговле, наживают свои кошельки и лица спекуляциями на городских участках, едят жареных индеек и пьют шампанское на те самые деньги, которые прислали из Миссури и других стран, чтобы сделать Канзас рабовладельческим штатом, и отказываются предоставить отчет, хотя от них требуют, как они расходовали свои средства».

Примерно в то же время газета New York Tribune сообщила, что «любовь к всемогущему доллару растопила железо ожесточения, и люди, выступающие против рабства и за рабство, вместе отстаивают свои права скваттеров». Сэмюэл К. Померой, лидер антирабовладельческой партии, чьи ханжеские манеры скрывали ненасытную тягу к наживе, и который впоследствии послужил прототипом полковника Малберри Селлерса из «Позолоченного века» Марка Твена, писал главе Эмигрантской компании, что все внимание теперь обращено на недвижимость, и «нам теперь неважно, „липовые“ законы или нет». Очень скоро Померой вместе с Бенджамином Стрингфеллоу, ранее одним из самых свирепых пограничных бунтовщиков, сколотит состояние, манипулируя земельными грантами и железнодорожными чартерами, что впоследствии приведет к созданию железной дороги Атчисон, Топика и Санта-Фе.

Ещё один комментарий по поводу нового отъезда пришёл от Джона У. Уитфилда, который в своё время был избран прорабовладельческим законодательным органом в качестве делегата территории в Конгрессе. Уитфилд писал из Ливенуорта: «Весь мир и все остальное человечество здесь. Спекуляции идут в гору. Политику редко называют, теперь, похоже, речь идет о деньгах. Стрингфеллоу и Лейн — хорошие приятели, и не пугайтесь, когда я скажу, что живу в одном городе с Джимом Лейном. Слава Богу, у меня слишком много самоуважения, чтобы сделать его своим единомышленником… Что будет делать Грили теперь, когда Канзас перестал истекать кровью?» [363]

Последний вопрос Уитфилда отражает лишь частичное осознание реального значения того, что произошло в Канзасе. Он понимал, что для антирабовладельческих сил на национальной арене Канзас имел лишь пропагандистское значение. Номинальный статус рабства в Канзасе — даже наличие или отсутствие незначительного числа рабов — был гораздо менее важен, чем общенациональная реакция на территориальную мелодраму. Возможно, Уитфилд не заметил, что эта реакция уже была определена тем, как канзасская история подавалась в северной прессе. Для Канзаса война была своего рода кустарным соревнованием между соперничающими группировками за контроль над земельными претензиями, политическими должностями и местными экономическими возможностями, а также борьбой за рабство. К концу правления Пирса результат этого противостояния все ещё оставался под вопросом. Но для Соединенных Штатов война была пропагандистской (или, наоборот, борьбой за умы людей), и к 1857 году Юг и администрация решительно проиграли её. Канзасский крестовый поход в частности и крестовый поход против рабства в целом, как и большинство моральных крестовых походов в демократических обществах, представляли собой борьбу за идеалы. Но крестоносцы, как и большинство крестоносцев, были не только идеалистами, но и публицистами, и не настолько идеалистами, чтобы полагать, что они могут полагаться только на привлекательность своих идеалов. С рациональной точки зрения, доводы против партии сторонников рабства могли бы основываться лишь на том, что она стремилась узаконить рабство на данной территории. Но этого было недостаточно. Чтобы вызвать общественное мнение против партии сторонников рабства, необходима была драма, в которой были бы герои и злодеи, олицетворяющие добро и зло. Как только эта концепция была воплощена в жизнь, она исказила большую часть свидетельств, доступных историку. И все же для понимания того, что происходило в стране, возможно, менее важно знать, что происходило в Канзасе, чем то, что американская общественность думала, что происходило в Канзасе.

То, что общественность узнала о Канзасе, было в основном получено через антирабовладельческую прессу и, в некотором смысле, стало продуктом замечательной пропагандистской операции. На первый взгляд, аболиционисты были сильно ограничены в возможностях проведения большой кампании по завоеванию общественного мнения. Они никогда не были популярны лично, никогда не преодолевали неблагоприятный общественный имидж чудаков и фанатиков и никогда не обладали более чем незначительными финансовыми ресурсами. Тем не менее, ухватившись за череду проблем — правила кляпа, мексиканская война, провизо Уилмота, Закон о беглых рабах, Остендский манифест, а затем решение по делу Дреда Скотта и мученическая смерть Джона Брауна, — они поддерживали постоянный и невероятно эффективный шквал рекламы. После принятия закона Канзас-Небраска они сосредоточились на территории Канзаса, и «обескровленный Канзас» стал высшим достижением их публицистики. Здесь они достигли некоторых из своих самых поразительных эффектов; здесь же они практиковали некоторые из своих самых ощутимых и самых успешных искажений доказательств.

Информация о Канзасе, доходившая до американской общественности, конечно же, поступала по определенным каналам. Прежде всего, это были газеты самого Канзаса. Существовало несколько прорабовладельческих газет, все они имели ограниченные возможности для сбора новостей и распространялись исключительно местными тиражами. Существовало как минимум три антирабовладельческие газеты, но самой важной из них и первой газетой в Канзасе был «Вестник свободы», первоначально издававшийся в Пенсильвании. Примечательно, что задолго до того, как на запад были отправлены первые винтовки Шарпса, Общество помощи эмигрантам Новой Англии профинансировало перевозку этой газеты в Канзас и приобрело право собственности на её печатный станок. Общество также выступало в роли распространителя, широко распространяя «Геральд» по всей Новой Англии, так что он стал единственной канзасской газетой, имевшей не только местную аудиторию. [364] Во-вторых, существовали восточные газеты, такие как «Нэшнл интеллидженсер» в Вашингтоне и ведущие нью-йоркские газеты, в частности «Таймс», «Геральд» и «Трибьюн». Но эти газеты отнюдь не были одинаковы в том, как они обрабатывали новости из Канзаса. Например, «Интеллидженсер» передавала депеши с территории только тогда, когда волнения были более острыми, чем обычно, и тогда она полагалась на биржи и телеграфные депеши, а не на корреспондентов. [365] Самой активной газетой, освещавшей события в Канзасе, была New York Tribune, редактируемая Горацием Грили, который оказался настоящим фельдмаршалом в пропагандистской войне и четко изложил свою стратегию следующим образом: «Мы не можем, боюсь, принять Ридера [в качестве делегата Конгресса]; мы не можем принять Канзас как штат; мы можем только создать вопросы, по которым мы пойдём к народу на президентских выборах». Соответственно, Грили держал одного из своих лучших корреспондентов, Уильяма Филлипса, в Канзасе, где тот стабильно и надежно поставлял антирабовладельческие новости. Филлипс был хорошим антирабочим, но, возможно, не таким хорошим, как корреспондент National Era Джон Х. Каги, который доказал своё рвение, застрелив прорабовладельческого территориального судью. [366] Третьим важным источником информации о Канзасе стали выступления в Конгрессе, поскольку «Глобус Конгресса» распространялся по всей стране. Речь Самнера «Преступление против Канзаса» стала самым ярким примером законодательного ораторства, с помощью которого конгрессмены-антирабовладельцы держали канзасский вопрос на виду у общественности. Кроме того, Палата представителей назначила комитет, в который вошли два республиканца — Уильям Говард из Мичигана и Джон Шерман из Огайо — и один демократ — Мордекай Оливер из Миссури, чтобы отправиться в Канзас и изучить там условия. Комитет Говарда подготовил отчет, содержащий показания 323 свидетелей и занимающий более 1300 страниц. [367]

Поскольку антирабовладельческие элементы стремились монополизировать «производство новостей Канзаса», сторонники рабства на этой территории систематически выставлялись в самом невыгодном свете. В периоды, когда миссурийцы не совершали никаких оскорбительных действий, их все равно можно было осудить за нецензурную речь, неопрятные манеры и пристрастие к виски. На самом деле то, насколько сильно их осуждали за эти черты, является своего рода перевернутой данью тому факту, что их лай был намного хуже, чем их укус. Термин «хулиган» закрепился за ними так прочно, что они сами стали его употреблять, а сенатор Атчисон вынужден был провозглашать достоинства настоящего пограничного хулигана. [368] Когда миссурийцы прибегали к насилию, что случалось не так уж редко, их действия описывались в риторике, заимствованной из рассказов о гонениях на первых христиан.

Конкретным примером того, что происходило с новостями, когда они проходили через эти СМИ, может служить освещение событий 22–24 мая 1856 года — «разграбления» Лоуренса, нападения на Самнер и «резни» в Поттаватоми.

Когда шерифджонс вошёл в Лоуренс с большим «отрядом», он возвращался в город, где ему дважды оказывали сопротивление при аресте и где он однажды был застрелен. (Антирабовладельческие газеты сообщали, что в него вообще не стреляли, что стрелял прорабовладелец и что, хотя стрелял антирабовладелец, он намеренно сидел в освещенной палатке, делая из себя мишень). [369] Конечно, Джонса можно было критиковать за то, что он вообще поехал в Лоуренс, особенно после того, как там только что побывал федеральный маршал, а также за то, что он допустил беспорядки и мародерство. Но в прессе его обвиняли не в этих преступлениях. Вместо этого разграбление Лоуренса изображалось как оргия кровопролития. Газета New York Tribune представила свой отчет с кричащими заголовками: «Поразительные новости из Канзаса — война фактически началась — триумф пограничных хулиганов — Лоуренс в руинах — несколько человек убиты — свобода кроваво покорена». Газета «Нью-Йорк Таймс» также озаглавила свою первую статью о массовых убийствах. Через несколько дней, менее заметным шрифтом, обе газеты сообщили, что Лоуренс был разграблен, почти никто не пострадал, но мелодраматические заголовки первых статей сделали своё дело. [370]