— Сегодня надо. Нельзя отказываться.

И не терпящим возражений движением, опустошил ее кружку, избавляя ее от теплого сбитня, и плеснул в нее горячительный мед.

Рядом, на край ее плаща, опустился Словцен. Какое-то время они просто молчали, глядя на пылающий впереди костерок, и наблюдая, как потрескивающие в пламени поленья отбрасывают искры, которые тут же улетали ввысь, затухая и растворяясь в ночном полумраке. Огонь очищал, забирал то тягостное, что было у них в сердцах.

И вновь раздались в тиши звуки домры. И если предыдущая песнь была плачем, их общей скорбью, то новая мелодия несла покой и умиротворение, наполняя сердца собравшихся теплым светом.

— Как ты? — тихо спросил Словцен, слегка повернув голову к Леоне.

Девушка посмотрела на друга. На его участливо нахмуренном лице танцевали желтоватые блики пламени, отражаясь в разом повзрослевших глазах яркими огоньками. Что у него на душе? Что он сам сегодня пережил? Выращенный в любви, не знавший ужаса смерти и потерь… Добрый мальчишка, мечтавший о приключениях…

— Я в порядке, — негромко ответила Леона, отвернувшись и пожав плечами. А что еще тут можно ответить?

Словцен осторожно накрыл ее ладонь своей и тихонько сжал. Она озадачено опустила взгляд на его руку, лежащую поверх ее ладони, затем посмотрела на парня, глядя в его обеспокоенные глаза, и ощутила, как вместе с теплом от его ладони, разливается в душе еще что-то очень теплое. Она и сама не подозревала о том, как, оказывается, ей сейчас нужен был такой простой, такой мягкий жест поддержки от кого-то близкого и родного. Она улыбнулась и благодарно сжала его пальцы в ответ. На напряженном лице друга на короткое мгновенье отразилась тень недоверчивого удивления, быстро сменившись теплой, нежной улыбкой. Всего лишь короткий миг. Всего лишь тень. Но сколько в этом мимолетном выражении было сокрыто чувств и переживаний, которые девушка упорно не понимала. Не сдержавшись, он нежно погладил большим пальцем тыльную, чувствительную часть ее ладони. Такой искренний, доверительный и… слишком интимный жест. Но девушка не отняла руки. Не сегодня.

Домра звучало мягко. Легкая, светлая мелодия ласкала слух, унимая душевные горечи. И все вокруг несло умиротворение: мягкий, обволакивающий ночной полумрак, мерцающие голубоватым светом небесные искорки, тихая музыка, треск костра, рука друга, робко сжимающая ее ладонь…

— Почему ты сбежала? — тихо спросил он то, что так мучило его последние дни.

Леона тяжело вздохнула и мягко высвободила свою ладонь. Пожалуй, и правда стоит рассказать. Хотя бы часть… Но как объяснить ему все то, что заставило ее двинуться в путь, не раскрыв всей правды? Как объяснить то, чего она боится, то, что заставило ее так с ним поступить? Как рассказать все, но о многом умолчав?

Словцен терпеливо ждал ее ответа.

— Это трудно объяснить…

— Я постараюсь понять.

Какое-то время девушка молча смотрела на танцующие средь бревен языки пламени, подбирая слова.

— Я не могу рассказать тебе все… — осторожно начала она и снова ненадолго умолкла, глянув на тех, кто сидел неподалеку, у самого костра. Ночная тишина была лучшим рупором. Благо расстояние и звонкая музыка должны были заглушить для остальных ее шепот.

— Я ведь никогда не рассказывала о своих родителях, — тихо продолжила девушка так, чтобы ее слова остались слышны лишь Словцену. — Ты еще постоянно обижался на это в детстве. Мол, каждый добропорядочный человек говорит чьего он рода. А если умалчивает, то стало быть есть чего скрывать, а раз так, то и не такой уж он порядочный, ведь скрываются только бесчестные люди, — передразнивая мальчишечий голос, проговорила Леона, с усмешкой глянув на Словцена. — Знатно тебя тогда матушка рушником оприходовала, когда услышала, как ты выпытываешь из меня это. — «Ишь негодник какой! Ты посмотри на него, а, все расскажи да покажи ему. Бессовестный!», — строгим грозным шепотом повторила Леона слова Любомиры.

Словцен хмыкнул, вспоминая, как долго еще тогда бранилась матушка, втолковывая в его дурную черепушку правила приличия и вежливости.

— А еще, помнишь, как ты кучу раз пытался вытянуть из меня историю о том, как я оказалась у Ружены? И каждый раз дулся, что я ничего не рассказываю. — Словцен с легкой улыбкой согласно качнул головой. — Запретные темы… Это всегда было тем, о чем нельзя говорить. Никому. Знаешь, по началу-то в Багровке ведь обо мне только и судачили, как узнали, что у Ружены появилась воспитанница. Первое-то время она скрывала мое присутствие. Да только ж на долго-то такое не утаишь. Со временем прознали в деревне, что она теперь не одна живет. Ох, и ругалась она тогда на людскую болтливость. — С усмешкой покачала головой Леона, вспоминая первые месяцы жизни у знахарки. — А рты-то ведь людям не позакрываешь, да и в любом случае это случилось бы рано или поздно. Вот она только и могла отвечать, что, мол, просто девочка. Откуда? Да из одной глухой деревушки прислали на обучение. Отчего ж взяла? Дак сиротка… Свояк[3] деверя[4] внучатой племянницы[5] за нее просил. — Леона усмехнулась и смешливо глянула на друга. — Ты знаешь, что Ружена была единственным ребенком в семье?

Словцен удивленно приподнял брови, и улыбаясь, отрицательно покачал головой.

— Ну чтож… Хотел узнать чьего я рода? — заговорщицки сверкнув глазами, веселым шепотом спросила Леона. — Ну слушай, — хмыкнула она. — Отец мой из высшего сословия. Его род от кудеярских бояр идет.

Парень изумленно посмотрел на подругу.

— Но сам он не стал при князе служить. Он говорил, что не прельщала его такая жизнь. Его тянуло к ученью, и он, с позволения князя, решил посвятить свою жизнь науке. Сколько его помню, он всегда или сидел над какими-нибудь свитками в своих покоях, что-то чертя и записывая, или читал. Знаешь, у него в покоях было огромное собрание разных трудов. Целая вивлиофика[6]. — С улыбкой вспоминала Леона. — Сотни толстенных книг. И пахли они, знаешь, так… Так приятно. Отец в шутку говорил, что это запах знаний, и чтобы я его шибко не вдыхала, а то чихать стану. — Она тихонько хмыкнула. — Матушка моя частенько ему помогала в его работе. Они в такие моменты вместе, с до ужаса сосредоточенными лицами, сидели над столом, заваленным то разными чертежами, то свитками, исписанными какими-то странными знаками, то раскрытыми книгами. Они могли часами что-то увлеченно обсуждать, а потом вдруг резко начать спорить, и так же резко закончить спор, придя к согласию, и начать быстро что-то записывать или поправлять чертежи. — Девушка говорила, и на лице ее не угасала теплая улыбка. — Я любила сидеть вместе с ними и читать или тихонько рассматривать выброшенные ими пергаменты, смятые, исписанные, исчерченные странными рисунками. Я ничего не понимала, — тихонько засмеялась девушка. — Но было до жути интересно. Когда мне надоедало их рассматривать, я брала свои краски и разрисовывала их. Иногда у меня получались яркие красивые картинки. Как витражи. — Заметив недоумение на лице друга, Леона уточнила: — похожие на цветные слюдяные оконца.

Она помолчала, улыбаясь своим воспоминаниям.

— Мне нравилось просто быть рядом. Это потом я уже узнала, что у бояр так не принято, и отпрыски должны быть под присмотром нянек и учителей, а не мешаться под ногами у титулованных родителей. — Леона хмыкнула, поймав озадаченный взгляд друга. — Но, к счастью, моих родителей не особо волновало то, как принято у других. Они не были против, даже наоборот, поощряли. И мое желание находится с ними, и мою тягу к знаниям. Только отец порой качал головой и переживал, что если забьет наукой мне голову, то я потом замуж не выйду. — Усмехнулась девушка. — Наверное, если бы не я, они бы и не выходили из покоев, так и сидя от зари до зари над своими свитками. Но, «ребенку нужен свежий воздух», — мягко говорила мама. И мы все вместе выходили на прогулку по нашему саду. Он был в самом укромном месте приусадебного парка, и там было удивительно красиво… Весной зацветали плодовые деревья, и мы словно оказывались в сказках, которые мама рассказывала мне про волшебные земли, где не бывает зимы, и где есть зачарованные, круглый год цветущие, сады.

Девушка снова ненадолго замолчала. Улыбка сошла с ее лица, сменившись печальной задумчивостью, и она тихо продолжила:

— Мне тогда девять было, когда я к Ружене попала. Незадолго до того, как я оказалась у нее, в доме у нас сделалось тягостно. Родители стали вдруг какими-то напряженными. Отец был мрачным, молчаливым, ходил в постоянной задумчивости. У мамы исчезла ее умиротворяющая мягкость. Они старались оградить меня от волнений, не показывать свое настроение, но я все равно чувствовала, что что-то не так… Знаешь, это ощущение надвигающейся грозы, чего-то нехорошего, страшного… Оно давило и не отпускало меня в те дни ни на миг.