Её попытка просканировать замок вызвала ответную реакцию. На экране промелькнул обрывок системного журнала:

Сообщение оборвалось. Экран вспыхнул всеми цветами. Данные лились на него хаотичным потоком, который напоминал не программный код, а электроэнцефалограмму в разгар припадка. Это была не защита. Это был… шум. Живой, агрессивный, осмысленный шум.

— Что это? — прохрипел Хавьер.

Лена не ответила. Она смотрела на экран, и холодное, почти научное возбуждение начало вытеснять страх. Это была не программа. Программу можно взломать. Это была структура. Слепок. Оцифрованное, враждебное сознание, превращённое в вечного стража. Призрак в машине.

— Это… он, — прошептала она, скорее для себя.

Кассиан. Гений, создавший «Пастыря». Параноик, который даже после смерти не отпустил своё творение.

Она посмотрела на Люсию, лежавшую у её ног. Потом на Хавьера. Его глаза были почти закрыты от боли. Физическая сила здесь была бесполезна. Логика — тоже. Пробить эту стену можно было только одним способом. Вышибить клин клином.

Она опустилась на колени рядом с Люсией. Её движения стали точными, как у хирурга. Она достала из подсумка тонкий кабель нейроинтерфейса.

— Что ты делаешь? — голос Хавьера был едва слышен.

— То, что должна, — ответила Лена, не глядя на него. Она подключила один конец кабеля к планшету, а другой, с тонкой иглой-электродом, поднесла к виску Люсии. — Чтобы пробить эту стену, нужен таран. У нас он только один.

Хавьер открыл рот, но вместо слов вырвался тихий стон. Он сполз по стене ещё ниже. Он был выведен из игры.

— Держись, Люсия, — прошептала Лена, и в её голосе не было ни капли сочувствия. Только приказ. — Просто держись.

Она ввела иглу.

Мир Люсии исчез.

Не сменился тьмой, не взорвался болью. Просто перестал существовать. Вместо него возникло Ничто со звуком и цветом.

Она стояла посреди бесконечной метели из белого шума. Миллиарды чёрно-белых точек висели в воздухе, яростно вибрируя. Они создавали звук — непрерывный, высокий скрежет, который проникал в череп и царапал мозг изнутри.

Лена была здесь. Не как человек, а как голос. Тонкая нить в этом звуковом шторме.

«Люсия, слышишь? Ищи уязвимость. Паттерн в хаосе. Он должен быть».

Она попыталась сделать шаг. Ни верха, ни низа. Только скрежет.

И тогда она его увидела.

Вдалеке появилось пятно. Дыра в реальности, которая всасывала в себя цифровой снег. Пустота, которая смотрела на неё.

«Это он, — раздался в голове голос Лены, напряжённый, как струна. — Кассиан. Не дай ему подойти. Ищи аномалию».

Тень рванулась к ней. Люсия инстинктивно отпрянула, и мир вокруг неё послушно исказился. Возникла стена из уплотнившегося шума.

Тень врезалась в неё. Стена затрещала.

«Хорошо! — голос Лены звучал возбуждённо. — Он не ожидал сопротивления. Не останавливайся!»

Тень отступила. А потом атаковала снова. Но иначе. Она не пыталась пробить стену. Она скопировала её. Мир вокруг превращался в лабиринт из её собственных страхов.

Кассиан не просто защищался. Он учился. Он препарировал её способности.

«Он адаптируется! — в голосе Лены впервые прозвучала паника. — Слишком быстро! Люсия, атакуй!»

Но как? Она была лишь эхом в чужом кошмаре.

Тень замерла. И начала менять форму. Белый шум вокруг неё сгустился в образы. В её воспоминания.

Сначала появился Хавьер. Он обернулся. Его лицо было холодным, чужим.

«Где моя сестра?» — сказал его голос, но это был не его голос. Плоский, лишённый тепла.

Боль ударила сильнее любого физического удара.

Фигура Хавьера растворилась. На её месте появилась Лена. Она смотрела на Люсию так, как смотрят на лабораторную крысу.

«Она не выдержит, — произнёс её безразличный голос. — Главное — результат».

Предательство.

Это слово взорвалось в её сознании. Они использовали её. Всегда. Хавьер, со своей удушающей заботой. Лена, со своим холодным расчётом. Ключ. Таран.

Скрежет в голове стал оглушительным.

Она закричала.

Это был не человеческий крик. Это был вопль разрываемой на части души, брошенный обратно в реальный мир.

В полумраке технического коридора Лена отшатнулась, зажимая уши. Люсия, лежавшая на полу, выгнулась дугой. Её глаза распахнулись. В них больше не было страха. Только бездонная, ледяная ненависть.