— Что? — Потрясение было неподдельным. Она вцепилась в спинку стула, от гнева и удивления ее лицо слегка нахмурилось. — Я никогда не была достаточно сильна в эмпатомантии, чтобы сделать это, Эскара. Наставники обычно били меня за то, что я была такой слабой в этой проклятой школе. Я могу использовать ее на себе. Я могу использовать ее и почувствовать то, что чувствуют другие. Но я никогда не умела передавать свои эмоции другим.

Правда — упрямый хищник. Ты можешь прятаться от нее, убегать от нее, но она никогда не перестанет преследовать тебя. И когда она, наконец, настигает тебя, она проглотит всю ложь, которая тебя защищала.

Лесрей говорила правду. И после ее откровения мои воспоминания перестроились, словно занавес отодвинулся, открывая мир за окном. Я, наконец, увидела то, от чего пряталась большую часть своей жизни. Я увидела правду о ней, о себе. О Джозефе.

Я была одна в библиотеке, занималась. Волна ненависти к себе накатила на меня так быстро, что у меня не было возможности плыть против течения. Она унесла меня в море и утопила. Лесрей там не было. Но Джозеф был. Он знал, что я делаю. Он последовал за мной на крышу и поймал меня прямо перед тем, как я прыгнула. Он притянул меня обратно, обнял и сказал, что любит меня. И я почувствовала это по нему. Я почувствовала, как он использовал свою эмпатомантию ко мне, чтобы убедить, что любит меня. Это был он. Это все он. Его вина. Его ненависть к себе. Его боль и желание покончить со всем этим. Он все это выплеснул на меня, в меня. Почему? Какой-то неудачный розыгрыш? Потому что он действительно хотел избавиться от меня, но в последний момент передумал? Потому что не смог справиться с отвращением к самому себе и подумал, что я смогу справиться с этим вместо него? Я хотела, чтобы он был рядом, чтобы спросить, накричать на него, избить до полусмерти. Я хотела, чтобы он объяснил, за какое преступление он заставил молоденькую девушку возненавидеть себя так сильно, что она захотела умереть.

Маленькая часть меня всегда спрашивала себя, была ли моя любовь к Джозефу на самом деле моей, или это было то, что он вложил в меня с помощью эмпатомантии. Теперь я спросила себя, была ли моя ненависть к себе на самом деле моей? У меня не было возможности ответить, и я не думала, что хочу это знать. Я не понимала, как ответ может привести к чему-то, кроме как к уничтожению меня.

— Эскара? — спросила Лесрей.

Я все еще находилась в той же холодной, пустой комнате. Простой стол, стулья и пара стаканов — вот и все, что разделяло нас с Лесрей. Я почувствовала себя опустошенной.

Эска! Ты снова ушла. Я не мог достичь тебя.

— Все в порядке, Сссеракис, — сказала я. Я посмотрела на Лесрей. Я все еще ненавидела ее. Значит это все было моим. Этот гнев и ненависть. Неуместные, но мои. Мне придется поработать над этим.

— Я сожалею, Лесрей. — Не думаю, что я смогла бы произнести эти слова в любое другое время своей жизни, но в тот момент они показались мне правильными.

Лесрей обогнула свой стул и снова села, бросив на меня странный взгляд своим единственным глазом.

— И я, Эскара. За то, что пыталась убить тебя. Я все еще не уверена, что мир стал бы лучше, если бы мне это удалось.

— И я, — согласилась я с ней. — Слезы Лурсы, но лучше бы я никогда не ходила в Академию Оррана. Джозеф вложил в меня зов пустоты, а Железный легион вложил в меня смерть. — Я почувствовала странную ностальгию и открытость одновременно. Хорошее освобождение может оказать на тебя такое воздействие.

— Некромантия? — спросила Лесрей.

Я кивнула:

— Большую часть моей жизни меня преследовали призраки. В основном они досаждали мне чувством вины, пока я не развязывала их.

— Я понимаю. — Лесрей схватила бокал за ножку и принялась крутить его в руках. — Могло быть и хуже, Эскара. Раз уж мы сравниваем шрамы. — Она отставила бокал, протянула руку, расстегнула маску и сняла ее.

Правая сторона лица Лесрей представляла собой искривленную массу расплавленной плоти. У нее не было уха, рот отвис, губы обгорели. А в правой глазнице вместо глаза горело яростное оранжевое пламя. «Принц Лоран вложил в меня огонь», — произнесла она левым уголком рта, при этом правая сторона только подергивалась при ее словах.

Несколько долгих секунд я в ужасе смотрела на нее. Зрелище пламени, горящего в ее пустой глазнице, никогда не покинет меня. Затем она снова надела маску и осушила свой бокал с вином.

— Он обжигает, Эскара, — сказала Лесрей. — Он обжигает каждый день и каждое мгновение. Мне постоянно приходится прибегать к пиромантии, чтобы сохранять себя в холоде и не провалиться сквозь лед под ногами. Я боюсь прикасаться к людям, чтобы не обжечь их. Со времен академии и экспериментов принца Лорана я выпустила огонь только один раз. — Она махнула рукой в сторону своей маски. — И вот что произошло.

Казалось, об этом особо нечего было сказать. Наше несчастье не было соревнованием, но, если бы оно было, Лесрей бы победила.

— Зачем носить меха? — спросила я. — Тебе оно явно не нужны.

Лесрей снова забарабанила пальцами по столу. «Мои люди знают про мое несчастье, но я не вижу необходимости постоянно напоминать им, что я не такая, как все». Она снова взглянула на мою лапу. На какое-то глупое мгновение мне захотелось спрятать ее под стол. Мгновение прошло.

— Мы закончили вспоминать наше прошлое, Эскара? — спросила Лесрей.