— Ха! Ха-ха-ха! — словно охрипшая пожилая кобыла, заржала императрица.

Ну, тут уж я не мог в мыслях не сравнить.

Ей вторил и герцог. Ну, а я, как по легенде заведено, «имел вид лихой и придурковатый», на самом деле смеясь над этими двумя людьми, дорвавшимися до власти, но только сейчас набравшимися определённого опыта и научившимися хоть как-то управлять великим государством.

— Я поразмышляю над этим! — отсмеявшись, сказала государыня, а потом обратилась к герцогу: — А что, может быть, повысить этого офицера? Вон, как лихо меня рассмешил. А его стряпуха накормила меня знатно. Во всём хорош! Юльке повезло с таким мужем.

Было интересно наблюдать за тем, как герцог поменялся в лице, побледнел, посмотрел в мою сторону, после — на императрицу. Да-а. А чем ему ещё меня награждать? Как есть — пока нечем. Имение? Так я ещё не заступил в пользование поместья, что мне вот только-только даровано. Да и почти тысяча душ — это очень много. Это задел на будущее, подарок, предвосхищавший многие иные.

Деньги? Я бы от них не отказался. Вот только это, скорее, банально и явно неуместно.

Новый чин? Так я ещё и с этим повышением не разобрался. Батальон не набран, только лишь договорённости о том, что это может случиться в ближайшее время. А если дать мне премьер-майора… Кстати, а ведь эта должность в Измайловском полку сейчас свободна! Однако Третий батальон Измайловского полка не может быть под командованием премьер-майора — ведь есть ещё и первый, и второй батальон.

— Государыня, так есть уже у него многие подарки. Одарили господина Норова так, как мало кого до него, — всё-таки произнёс герцог.

А я-то уже, грешным делом, губу раскатал… Но есть и мне, что сказать по этому поводу.

— Государыня, дозволено ли мне будет сказать? — смиренно спросил я.

— Говори! Коль ты рядом со мной, то говорить дозволено. Но гляди, скажешь то, что мне не по нраву будет, так более и не предстанешь пред очи мои! — остерегала меня государыня от лишних слов.

— Прошу простить, ваша светлость, что сию идею вам ранее не высказал. Токмо нынче, охмелев от счастья быть рядом с государыней, решился… — якобы с некоторой робостью говорил я.

На самом деле, ничего такого крамольного я предлагать не хотел. Просто очень осторожно, с гибкими и округлыми формулировками, высказывал своё мнение по поводу системы награждения в Российской империи. Крайне мало в нынешнее время каких-либо орденов и наград. А ведь любая медалька очень сильно стимулирует и мотивирует к службе, а особенно в условиях боевых действий. А если она заработана большим поступком… Так медаль уже ценная, желанная, ею стоит гордиться.

— Ежели солдат будет знать, что за его подвиг, за спасение офицера или за пленение вражеского командующего, ему будет дарована медная медалька, а к ней ещё и двадцать рублей, то и служить он станет вернее, и стараться… — говорил я.

Не сказать, что моя идея увеличить количество орденов, а к каждому ордену приписать и наградное материальное поощрение, вызвала бурную негативную реакцию. Скорее, недоумение. Ну, значит, хорошо я её округлил.

Особенно было непонятно ни герцогу, ни императрице, зачем вовсе награждать солдат? Ведь они и так должны служить. Ну, рубль там дать, налить дополнительную чарку хлебного вина. Но награждать-то зачем?

Так что я даже намекнул, что вовсе не обязательно, чтобы награждали многих солдат. Можно ведь выделять одного из сотни, того, кто действительно совершает какой-то подвиг, выходит за пределы обычной, рутинной службы. И тогда другие будут равняться на него, завидовать, действовать более инициативно. Хотя про инициативу я смолчал, лишь только подумал. Инициативный солдат в армии нынешнего образца — это какой-то оксюморон. Только дисциплина и подчинение требуются от солдата.

— Норов… — одернул меня в какой-то момент Бирон.

— Лишь еще одно… Ваше величество… Русская Америка, расширение ваших владений… Можно ли священника тем народцам. Слышал я, что есть такой… Козыревский Иван Петрович.

— А без государыни такой вопрос не решить? — уже явно начиная злиться, сказал Бирон.

— Пущай! Православие наше — и в Америке, за морем? Годно, — сказала императрица.

Я больше не хотел искушать судьбу. Остальное по Козыревскому можно было решать с Бироном или хотя бы с Ушаковым.

Но сказать было нужно, и именно сегодня. Сегодня или уже никогда. Дело в том, что Иван Петрович Козыревский сейчас в тюрьме и ждет смертного приговора. Он еще лет двадцать назад убил при странных обстоятельствах одного дворянина. Но осужден только сейчас. А ведь Козыревский — один из исследователей Дальнего Востока, специалист, если можно было так сказать в условиях крайне скудных знаний, по Японии. Он общался с айнами. И это я узнал еще раньше, от Харитона Лаптева.

Теперь же Козыревский — рукоположенный священник. И он, я в этом уверен, может быть представителем той самой «мягкой силы» на Курилах, Хоккайдо, или даже на Аляске. И быт аборигенов знает.

— Ступай, Норов! Подумаю! Подарком же от меня будет то, что венчание и празднество за мой кошт осуществишь. А его светлость, — государыня посмотрела на Бирона, — поспособствует тебе в том. Служи и далее. Знай, что твои мысли по башкирцам впору пришлись. Уже скоро часть из их старейшин прибудет в Петербург для знакомства со мной. Но договор подписан! Вот за это прощаю тебе многие прегрешения. Токмо жеребячий норов свой убавь!