Больничка оказалась районная, не та, в которую мы на «Скорой» отвозили Марию Федоровну Беспалову. Небольшое двухэтажное здание, с выкрашенными в суровый синий цвет стенами, с потёртыми полами и въевшимся больничным ароматом хлорки, кислой капусты и мокрых тряпок для пола.

Чистенько, но бедненько. Персонал приятный, в меру строгий, если вести себя нормально, так и послабления выдают в виде «сбегать воздухом подышать», то бишь, посмолить запрещенку. Девочки медсестрички закрывали на подобные шалости глаза, прекрасно понимая, что взрослые дяденьки с большим никотиновым стажем долго не выдержат на антисигаретной диете, устроят бунт. Но лекции о вреде курения читали каждый раз перед тем, как милостиво выдать разрешение на выход.

— Кто там, Зиночка? — поинтересовался, откладывая газету, поднимаясь с кровати.

— Увидите, — сверкнула глазами Верочка, улыбнулась и вышла из палаты.

«Судя по милой улыбке, явно не Оксана и не Лизавета», — прикинул я.

Вряд ли бы медсестра обрадовалась молодым и привлекательным посетительницам, которые припожаловали к объекту ее матримониальных планов.

— Опять твои конструкторы? — хмыкнул сосед по палате.

— Это вряд ли, рановато еще, — кинув взгляд на свои часы, ответил я. — Они обычно позже выбираются, работа, домашние дела. Да и не собирались вроде сегодня.

Я, кстати, очень обрадовался, когда Степан Григорьевич и дядь Вася выдали мне страшную тайну: мол, Марии Федоровне было заявлено, что меня отправили в район на какие-то курсы. Лизавете и Оксане объявили тоже самое.

— Невеста-то твоя рвет и мечет, — похохатывая, вещал Митрич. — Уж прям тигра злая, гневалась так, что стены дрожали!

— Пускай, — отмахнулся я. — То есть Марии Федоровне о собственных злоключениях вы не поведали? — уточнил у мужичков.

— Ляксандрыч, ну в самом деле, зачем Маню-о беспокоить? — замялся Митрич, тревожно на меня поглядывая.

— Вот и славно, вот и хорошо, — улыбнулся я, нахмурился, заметив, как мужички-разбойнички переглянулись.

— Что? — уточнил я.

— Дык это… ты прям как Звениконь вылитый, токма молодой… — хохотнул дядь Вася.

— В смысле? — не сообразил я.

— Так то жеж Лукич завсегда славничает да ладничает, — пояснил Митрич.

Спустя полминуты до меня дошло: действительно, председатель Иван Лукич очень любил приговаривать «вот и ладно, вот и хорошо». Похоже, процесс внедрения меня в сельскую жизнь проходит ускоренными темпами. Врастаю, так сказать, в местное население всеми корнями.

«Вот и ладно, вот и хорошо», — усмехнулся про себя.

— А директору что рассказали? — поинтересовался у Степана Григорьевича.

Завхоз нахмурился, насупился, тяжко вздохнул и признался:

— Юрию Ильичу пришлось правду говорить. И про яму, и про все… Ты, Егор Александрович, не беспокойся, все честь по чести обсказал. Не виноватый ты ни в чем. Это мы, старые дурни… — Борода сокрушенно покачала головой. — Свиридов мужик правильный, дальше него история не пойдет. Попросил я. Да и больничный-то настоящий, в больничке ты лежишь, — заверил Борода.

Судя по хмурому лицу завхоза, влетело ему от товарища директора по первое число за их с Митричем выкрутасы. Что называется, и хотел бы Степан Григорьевич присочинить, да не вышло, пришлось правду говорить. Впрочем, уверен, Борода и не собирался врать своему давнему товарищу, по совместительству директору школы.

— А все Гришка твой, — наябедничал Митрич. — Сдал с потрохами.

Я перевел взгляд с дядь Васи на завхоза, желая услышать пояснения.

— Искал нас… — Степан Григорьевич дернул плечом, не желая углубляться в тему.

Я скрыл улыбку, примерно представил, что произошло. Похоже, Гришаня отыскал обоих друзей-товарищей, когда они вернулись в село из больнички, в которую меня доставили. Ну и выпытал, что да как. Похоже, еще и высказал все, что думает о двух великовозрастных шалопаях. В последнем, правда, я засомневался. Все-таки на селе не принято высказывать старшему, тем более отцу, вое неудовольствие. Но, думаю, Гришин взгляд был более чем красноречив.

— А чего он… без сопливых бы разобрались… — буркнул Митрич. — Ишь ты, к директору он пошел докладывать…

— Так он за товарища переживал, пропал человек никто не ведает, где… Много ты понимаешь, — встал на защиту сына Степан Григорьевич.

— А мы на что? Неужто не сказали Ильичу, что Ляксандрыч в больничке? — возмутился дядь Вася. — Торопыга!

— Как там лампочка поживает? — влез я в начинающийся спор.

— Да что ей сделается, — буркнул завхоз, переключаясь на рабочие моменты. — Я там полюбопытствовал на твои рисовки… больно мудрено, Егор Александрыч. Да и времени у нас мало… опять-таки, матерьялу нету…