Второй припев уже подхватили мои десятиклассники и другие молодые звонкие девичьи голоса. Я тихо порадовался, что никто не стал расспрашивать меня о том, что это за песня, откуда я ее знаю, кто исполнитель и автор, поскольку мы уже подошли к площади.

Ведущие из сельского Дома культуры не просто приветствовали участников шествия. Но называли по именам всех фронтовиков, и живых, и павших, коротко озвучивая их героическое прошлое.

А потом была минута молчания и небольшой салют. Нет, семиклассники здесь оказались ни при чем. Тут расстарались местные охотники, дав три залпа из своих охотничьих ружей.

Короткие речи от лица прибывших гостей, администрации, и, наконец, праздничная программа, в которой приняли участие школьники. Выставка художественных работ и поделок, концертные номера на сцене, пирамида от старшеклассников под руководством учителя физкультуры Григория Степановича Борода, вкусная солдатская каша, песни под гармошку.

А вечером Степан Григорьевич и Василий Дмитриевич в торжественном молчании зажгли на площади лампочку Ильича. Мы воссоздали «Пламя Революции» практически с нуля, только название изменили. Ребята предложили назвать внушительный светильник «Пламя Победы».

Искусственное пламя ярко сияло в майских сумерках, отражаясь на лицах селян, и маленьких, и взрослых. Каждый думал о чем-то своем, но объединяло всех одно: память о Великой Отечественной войне и людях, которые подарили нам мир.

— Гад! Какой же он невозможный гад! — воскликнула Баринова, отшвыривая газету.

— Что случилось, Лизонька? — поинтересовалась матушка Бариновой, Ирина Владимировна, вплывая в столовую.

— Ничего! — разъяренно фыркнула Елизавета, поднимая газету с пола.

— Осторожно! Ты же знаешь, отец не любит, когда кто-то читает прессу до него, — многозначительно предостерегла неразумную дочь Ирина Владимировна. — Что там такого опубликовали? К чему эти нервы? — присаживаясь за стол, накрытый к завтраку, поинтересовалась хозяйка дома.

— Вот! Полюбуйся! — Лиза раздраженно швырнула газету на стол. — Извини, мама, — более сдержанно произнесла Баринова младшая, заметив, как мать неодобрительно приподняла изящно выщипанную бровь.

— Елизавета Юрьевна, сколько раз я должна тебе повторять: всегда и при любых обстоятельствах ты должна держать лицо. Даже дома. Даже когда тебя никто не видит. И у стен бывают уши и глаза. Никто и никогда не должен знать, что происходит в твоей личной жизни. Это неприемлемо, — отчеканила Ирина Владимировна, намазывая на идеально подсушенный хлеб масло, затем крыжовниковый джем. — Налей мне кофе, будь добра. И, дочь, немедленно приведи себя в порядок, в конце концов. Сейчас придет отец, и он будет не доволен, если застанет тебя в растрепанных чувствах, — невозмутимо закончила Ирина Владимировна, аккуратно откусывая хрустящий тост. — Спасибо, Елизавета, — благосклонно кивнула дочери, когда дочь наполнила тонкую фарфоровую чашку кофе. — Присядь. Что тебя беспокоит? — поинтересовалась Баринова старшая, с ровной улыбкой глянув на дочь.

— Егор! — скривилась Лиза, послушно присаживаясь напротив матери, поправляя прядь волос, что выбилась из идеальной прически.

В этой семье никто и никогда не нарушал заведенный порядок. Во главе стола всегда восседал отец, Юрий Георгиевич Баринов, чиновник из Министерства образования. Хозяин лома всегда выходил к завтраку последним, не желая наблюдать суету подготовки к трапезе. По правую руку от Баринова старшего всегда восседала Ирина Владимировна, хозяйка дома, директор престижной московской школы, по левую руку сидела дочь Елизавета. Ничто и никогда не могло нарушить раз и навсегда установленные правила.

— Аглая, подавай завтрак, Юрий Георгиевич уже идет, — прислушавшись к чему-то в глубине квартиры, чуть повысив голос, приказала Ирина Владимировна, делая первый глоток кофе.

В столовой показалась помощница по хозяйству, выписанная из деревни дальняя троюродная родственница. Аглая верно и преданно служила в доме Бариновых более двадцати с лишним лет. Сначала ее выписали, чтобы помогла с маленькой Лизонькой, когда девочка родилась. Ирина Владимировна не собиралась бросать успешную карьеру из-за рождения дочери. Затем на Аглаю переложили часть домашних забот. Когда Елизавета подросла, Аглая Мясникова, дальняя родственница Ирины Бариновой, осталась в семье в качестве домоправительницы: следила за хозяйством, прибиралась, готовила, ходила на рынок, стирала и гладила, воспитывала девочку, водила в садик, потом в школу и на кружки.

Летом, когда хозяева переселялись на дачу, Аглая уезжала вместе с семейством. Под чутким руководством Ирины Владимировны на даче варились варенье и джемы, катались банки с огурцами и помидорами, готовились компоты. Все это затем с удовольствием поглощалось семейством с осени по весну в домашней обстановке, но никогда не подавалось на стол, когда приходили гости. Простая русская пища считалась дурным тоном для приема, если только хозяин, Юрий Георгиевич, не желал подчеркнуть, насколько он патриотичен и близок к народу.

В столовой бесшумно появилась Аглая с подносом. Лиза, которая раскрыла было рот, чтобы пояснить матери причину своего возмущения, тут же замолчала. Еще одно правило дома: за столом в присутствии помощницы по хозяйству ничего личного не обсуждать. Лизавета считала это несусветной глупостью, поскольку старая добрая верная няня Аглая всегда и обо всем была в курсе. Но правило есть правило, таков порядок. Елизавета, или Лиззи, как называл ее Юрий Георгиевич на заграничный манер, дождалась, когда Аглая уберется на кухню, и заговорила сдержанным тоном.