Гоги перешёл к окружению. У ног Ивана лежали останки поверженных врагов — не людей, а тварей. Клыки, когти, обломки хитиновых панцирей. Земля пропитана чёрной кровью, дымится от прикосновения зла.

«Ведьмак», — промелькнула мысль, но он не знал, откуда взялось это слово.

На заднем плане, едва различимая в тумане, виднелась башня. Высокая, мрачная, увитая чёрными розами. Там, наверху, за узким окном, томится царевна. Но добраться до неё можно, только пройдя через весь этот кошмар.

Гоги работал, забыв обо всём. Краски смешивались под кистью, создавая оттенки серого и чёрного. Лишь изредка — вспышки красного: кровь на клинке, отблеск огня в глазах чудовищ, алый плащ самого Ивана.

Образы рождались словно сами собой. Вот в стороне притаился упырь — худой, с длинными когтями и светящимися в темноте глазами. Вот из-за дерева выглядывает домовой — но не добрый хранитель дома, а злобный дух, готовый заманить путника в болото.

«Откуда я всё это знаю?» — спрашивал себя художник, но руки продолжали работать.

Иван стоял спиной к зрителю, глядя на башню вдали. В его позе читалась решимость — он дойдёт до цели, что бы ни встретилось на пути. Сколько бы чудовищ ни пришлось убить, сколько бы крови ни пролить.

Гоги добавил деталей к оружию. Меч был особенный — на клинке виднелись руны, светящиеся тусклым голубым светом. Магическое оружие, способное поражать не только плоть, но и духов тьмы.

«Серебряный меч», — снова всплыла странная мысль.

На поясе у Ивана висели склянки с зельями — тёмные жидкости в пузырьках причудливой формы. Одни исцеляли раны, другие давали силу, третьи защищали от проклятий. Знания, добытые годами скитаний по краю между мирами.

Последние мазки Гоги наносил уже машинально. Добавил тумана, скрывающего дальние планы. Усилил контраст между светом и тенью. Прорисовал каждую чешуйку кольчуги, каждую складку плаща.

Отложил кисть и откинулся на стуле. Иван-царевич смотрел с листа — мрачный, усталый, но непобеждённый. За его спиной клубился туман, полный опасностей и тайн.

«Это не сказка, — понял Гоги. — Это легенда о войне добра со злом. Вечной войне».

Но откуда в его голове эти образы? Память Георгия Гогенцоллера? Или что-то ещё более глубокое — архетипы, живущие в коллективном бессознательном?

За окном слышались голоса соседей, обычная жизнь шла своим чередом. А на столе лежал рисунок из другого мира — мира, где герои сражаются с тьмой не на жизнь, а на смерть.

Гоги спрятал иллюстрацию в сундук. Этого никто не должен увидеть. Слишком мрачно, слишком опасно для советского художника.

Но образы остались в голове, требуя продолжения истории.

Спрятав мрачный рисунок в сундук, Гоги почувствовал потребность в чём-то осязаемом, домашнем. Взгляд упал на угол комнаты, где стояли его рукотворные шкаф и стул — добротные, но всё ещё требующие завершения.

Он заварил крепкий чай в привычном глиняном чайнике и, отхлебнув из блюдца, принялся оценивать проделанную работу. Шкаф был готов почти полностью — резные берёзовые ветви оплетали его дверцы изящным узором. Стул с виноградными мотивами ждал финальной шлифовки.

Гоги достал из сундука напильники и наждачную бумагу. Работа с деревом успокаивала — в отличие от живописи, здесь не было места сомнениям и метаниям. Дерево либо поддавалось, либо нет.

Начал со стула. Провёл рукой по спинке — ещё немного шероховато. Взял мелкую наждачную бумагу и принялся шлифовать каждый завиток виноградной лозы. Древесина под его пальцами становилась шелковистой, приятной на ощупь.

Отпил чаю, продолжил работу. Теперь очередь подлокотников — здесь он вырезал гроздья винограда, каждую ягодку отдельно. Кропотливо, но результат того стоил. При правильном освещении казалось, что гроздья вот-вот сорвутся с дерева.

Закончив со стулом, Гоги переключился на шкаф. Дверцы украшали резные берёзовые ветви с листьями, но не хватало завершающего штриха. Он взял тонкое долото и начал прорезать мелкие прожилки на листочках. Филигранная работа, требующая твёрдой руки и острого глаза.

Время текло незаметно. За окном день клонился к вечеру, а Гоги всё работал, периодически отпивая остывший чай. Каждый листик получал свой характер — одни изгибались на ветру, другие гордо тянулись к солнцу.

Дополнив резьбу на дверцах, он принялся за боковые стенки шкафа. Здесь задумал более сложный узор — переплетение ветвей разных деревьев. Берёза соседствовала с дубом, клён — с липой. Символ русского леса во всём его многообразии.

Каждый завиток вырезался отдельно, каждая веточка получала индивидуальные черты. Гоги работал не торопясь, наслаждаясь процессом. В этом занятии была особая медитация — ритмичные движения долота, шелест стружек, постепенное проявление задуманного узора.