Пес вытек из будки, встал, поглядывая на меня исподлобья (“лобьё” там солидное, есть, из-под чего поглядывать).

Подавив желание треснуть упрямца по этому шикарному широкому лобешнику, я собралась и приказала:

— Стань человеком!

Не стал. Еще и морду в сторону отвернул.

— Н-да, не выходит каменный цветок. Ладно. Вот что. Приказываю тебе нарубить дров! Помыться хочу по-человечески — сил нет!

Договаривала я уже отвернувшись и зажмурившись — потому что, во-первых, мало удовольствия смотреть, как корежит колдовством живое существо, меняя форму от пса до человека, а во-вторых — ну что я, мужиков голых не видела?

Но если честно, то таких — нет, не видела!

И только когда у меня из-под руки потянули тряпичный сверток, я сообразила, кому и на что пожаловалась.

Извиняться не стала, а дождалась, пока за спиной перестанут шуршать одеждой и только тогда повернулась.

Оглядела дело рук своих (вернее — слов своих). Ну, что сказать…

Сырая вышивка так обрисовывала мужской торс, что мне против воли стало стыдно: ну вот что мне стоило сперва попросить Гостемила Искрыча высушить его одежду, а уже потом — эксперименты ставить?

Решив не углубляться в размышления о том, что хорошая мысля ко мне явно приходит опосля, спросила:

— Ты как, потерпеть с выполнением приказа можешь?

— Ну, могу, — хмуро буркнул цепной богатырь.

На меня он не смотрел, все больше — в сторону.

Я тоже нахмурилась. Желание треснуть его по лбу стало еще сильнее.

— Ну тогда подождут тебя дрова, никуда не денутся. Завтракать идем.

Завтрак прошел в непринужденной, дружественной обстановке — у кого-то другого.

У нас он прошел в молчании.

Я, как приличная хлебосольная хозяйка, выждала, пока сотрапезники утолят первый голод и попыталась завести разговор на интересную для всех тему:

— Илья, а можно узнать подробнее, что за договор был между тобой и прошлой Премудрой?

Я-то надеялась, что сумею разобраться и закрыть его как-то иначе, а что подумал этот — бог знает, но только взглядом меня чуть насквозь не прожог.

Ложки стучали, еда на столе убывала — тем для разговора не придумывалось.

Молчание ощущалось гнетущим.

И уже к самому концу трапезы я рискнула намекнуть:

— Илья… Ничего страшного не случится, если ты будешь колоть дрова ме-е-едленно…

Если в прошлый раз он во мне только дыру чуть не прожег, то в этот — едва взглядом не убил.

В общем, я зареклась пытаться причинить добро ближнему, а когда Илья торопливо вышел из-за стола под мое мысленное “Ну и катись!”, Гостемил Искрыч материализовался рядом со мной и тихонько пояснил:

— Не сможет он твой, матушка, приказ медленно выполнять. Договор ему лениться не даст!

Я помолчала, вдыхая и выдыхая. К Премудрой покойнице претензий было всё больше.

Ладно. Ладно!

В конце концов, она не единственная ведьма в этом мире. И я сменила тему на более для меня актуальную:

— Гостемил Искрыч, миленький! Ну подумай, как бы мне сундук зачарованный открыть? Очень надо! Ну… хоть маленькую подсказочку? Крохотный советик!

— Так как же я тебе подскажу да посоветую, если мне самому к тому сундуку ходу нет? Так что тут уж ты сама вспоминай, как открывала!

— Я — открывала?!

Мы с домовым уставились друг на друга, хлопая глазами, как две совы, он — сова помельче и покоренастее, а я — повыше и поглупее.

— Так ведь, матушка, — медленно сказал Гостемил Искрыч, явно осторожно подбирая слова. — Кладенец-то Илюшкин в том самом сундуке и лежал. И вовек бы мне его не достать, ежели бы ты, хозяйка, сундук не отворила...

Наверх я поднималась очень, очень быстро.

Но воодушевление, вызванное вестью, что колдовской ящик мне все же подчиняется, давно прошло: я убедилась, что подчиняется-то подчиняется, но вот только как-то очень уж выборочно.

Я остервенело воевала с замком в проклятом сундуке, Гостемил Искрыч возился внизу, у печи, что-то при этом напевая, Илья методично стучал топором где-то за избой, у бани. Все были при деле.

Вот тогда-то и раздался стук в ворота.

Если честно, у меня на этот звук уже выработалось что-то вроде аллергии — я от него непроизвольно покрывалась желанием переехать в лес поглубже.

Гость стоял подняв лицо вверх и смотрел прямо в глаза ближайшему черепу:

— Дозволишь войти, Премудрая?