Боль отрезвила верзилу — он отшатнулся, на лице мелькнула растерянность. Видать, не привык, чтобы жертва так лихо отбрыкивалась. Ничего, я ещё не закончил.

Уклонившись от атаки дубинкой, я рванул вбок, не позволяя обойти себя с тыла. Копьё давало фору, компенсируя скованность непривычного тела — руки и ноги слушались не так резво, как должны.

Пока верзила рычал, метя дубиной мне в череп, я ловко огибал его по кругу, норовя достать уколами по рукам и ногам. Тело слушалось всё лучше, вспоминая навыки. Один, два, три — острая боль пронзила щиколотку и плечо громилы, ещё один удар достал предплечье.

Взбешённый противник, не чуя боли, прыгнул вперёд, пригибаясь к земле. Его цель не оставляла сомнений — сбить меня с ног, чтобы потом прижать к земле. Ну уж нет. Горящие с непривычки огнём ноги едва не подогнулись, когда я разрывал дистанцию, но руки сработали ладно. Резко ударили копьём ему в грудь.

Прочная стёганая куртка в теории должна была если не отвести, то остановить мой дротик. На первый взгляд простое деревянное копьишко казалось неспособным пронзить преграду, но в этом и заключалась особенность моей Грани. Она придавала любому сделанному мной оружию остроту и прочность, что и не снилась первоначальному материалу.

Материя разошлась с треском, и остриё скользнуло меж рёбер. Пришлось усилием удержать себя от нанесения смертельного удара. Врага следовало допросить.

Глаза верзилы полезли на лоб. На миг наши взгляды встретились — в моём жарким пламенем полыхнула будоражащая кровь жажда битвы. Убийца страшно захрипел и осел на землю. Копьё высвободилось из раны с чавкающим звуком.

Я выпрямился, переводя дух и отряхиваясь. От поляны доносились встревоженные крики — шум схватки всполошил лагерь. Ко мне уже спешили, ломая подлесок. Ничего, сейчас разберёмся, что там за «графиня» объявила на меня охоту и кого мне следует отправить на тот свет. Не впервой отбиваться от наёмных убийц.

Могилевский с тройкой солдат и причитающим Захаром вломились в лес, застав меня над телом раненого убийцы. Усталость давила свинцом, мышцы ныли от непривычного напряжения — это тело явно не знало серьёзных сражений. Но я привычно расправил плечи и вскинул подбородок. Сейчас нельзя показывать слабость.

— Что здесь происходит? — рявкнул побагровевший сержант, упирая в плечо приклад своего странного оружия.

Второй конец этого чудного недоарбалета на миг посмотрел мне в лоб, но опустился на стонущего лиходея.

Стражники обступили меня с оружием наизготовку. Я смерил их строгим взглядом и парировал вопросом на вопрос:

— Это я у вас должен спрашивать, что происходит. Так вы меня охраняете? Двое головорезов подобрались к лагерю, пока ваш дозорный дрых без задних ног. Если бы не моё воинское умение, лежать мне сейчас бездыханным.

Могилевский ошарашенно заморгал. По лицу видно — в толк не возьмёт, как неумелый аристократишка управился с матёрыми убийцами.

Захар меж тем метался вокруг меня наседкой.

— Ой, барин мой дорогой! Что ж делается! — причитал Захар, дёргая себя за клочковатую бородёнку. — Ушицу бы вам согреть, травок заварить… Да как же вы так управились-то с душегубами?!

— Не причитай, Захар, — оборвал я его метания. — Лучше проверь, живы ли эти молодцы.

— Батюшки-светы! — всплеснул руками слуга, опасливо приближаясь к телам. — И то верно, барин. Ох, не к добру это, не к добру… Отродясь вы так не дрались! То есть, простите великодушно, может и дрались, да я запамятовал…

— Не мельтеши под ногами! — рыкнул сержант.

Однако слуга только махнул рукой и продолжил причитать:

— Вот ведь лиходеи какие! На ночь глядя, к честным людям… А ну как они не одни были? Может, там ещё прячутся, а? Ой, что ж теперь будет-то, что будет…

Вот ведь шут!

— Сержант, здесь ещё один! — заорал вдруг боец, споткнувшись о неподвижное тело в кустах.

— Говорил же, их было двое, — бросил я равнодушно.

И тут же рявкнул командирским басом:

— Перевяжите этому раны! Допросить его нужно, и живо!

Солдаты невольно вытянулись и бросились выполнять. Даже Могилевский дёрнулся, будто ужаленный, но тут же смерил разгневанным взглядом и меня, и своих подчинённых, заметавшихся вокруг. Взгляд его не сулил им ничего хорошего. Понять его можно, нарушение субординации во всей красе.

Ничего, пускай привыкает. Инициативу он уже упустил, да и передо мной виноват. Должен был обеспечивать безопасность, а сам проворонил убийц. Так что теперь только и может, что сверкать глазами, да показывать расторопность.