Я неторопливо направился к нему, и громила невольно отпрянул, бессознательно выставив перед собой кувалду, словно щит.

Моё движение слилось в одну серебристую вспышку. Сотканная силой моей Грани, алебрада начала своё неумолимое движение. Металл со свистом рассёк воздух. Лезвие пело, чертя сияющую дугу.

За долю секунды до удара я успел уловить, как расширились глаза кузнеца, когда он осознал неотвратимость происходящего. А затем — вспышка, резкий звон стали о сталь, и тяжёлый металлический боёк молота разлетелся надвое, словно слепленный из мягкого воска. Верхняя половина, вращаясь, упала на утоптанную землю.

По толпе прокатился единый вздох изумления. Люди пялились то на разрубленный металл, то на алебарду в моих руках. Кто-то истово крестился, кто-то бормотал «чур меня», а здоровяк с расколотым молотом так и застыл с отвисшей челюстью. Даже Василиса, до того державшаяся в тени, подалась вперёд, жадно впившись взглядом в моё творение.

Староста попятился, и в его глазах я прочёл то, что хотел увидеть — первые проблески уважения и толику страха. Отлично. Пусть боятся. Страх — неплохое начало. За ним придёт восхищение, а следом — преданность.

— Вот вам ответ, достойные селяне, — я поднял алебарду, позволив последним лучам закатного солнца заиграть на её безупречном лезвии — не единой щербинки, — на что способен этот «юнец». И это лишь малая часть того, что я могу дать тем, кто встанет под мою руку. Теперь выбор за вами — принять мою защиту или продолжать полагаться на дреколье против Бездушных.

Я в последний раз обвёл глазами враждебные лица и одарил их холодной улыбкой. Пусть знают — этот воевода не чета предыдущему. Я пришёл сюда не прогибаться под смутьянов и строптивцев, но установить закон и порядок. И подчинить себе эту глушь — силой или хитростью, но подчинить.

Больше не говоря ни слова, я кивнул Могилевскому, и мы двинулись дальше. Наша процессия неспешно проехала через всю деревню, и я с интересом впитывал увиденное, внимательно осматриваясь по сторонам.

Угрюмиха полностью оправдывала своё название — приземистые избы жались друг к другу, будто в страхе перед окружающим лесом. Добротный частокол опоясывал деревню по периметру, в двух местах усиленный наблюдательными вышками. Сейчас те пустовали. Хозяйственные постройки — амбары, сараи, конюшни — теснились за домами, образуя путаницу узких проходов. Грязь на улицах застыла бугристыми колдобинами вперемешку со снегом, явно превращаясь в непролазное месиво в дождливую погоду. В воздухе витал тяжёлый запах навоза, дыма и преющего сена.

Вскоре догнавший нас староста нехотя указывал на важные строения, бурча пояснения сквозь зубы. За его спиной маячил тот самый бородатый детина.

Финальной точкой нашего импровизированного тура стал добротный двухэтажный дом — насколько я понял, обиталище прежнего воеводы. Перед крыльцом торчал сруб колодца-журавля. То самое место, в котором сгинул мой предшественник.

Именно отсюда начнётся восхождение рода Платоновых. Пусть сейчас это лишь заброшенный дом на краю княжества, но каждая империя когда-то начиналась с малого. А уж в этом деле у меня есть опыт.

Я обернулся к старосте и с ехидцей полюбопытствовал:

— Надеюсь, вы всё же извлекли тело из колодца? Или так и черпаете водичку вместе с покойником?

На лице собеседника промелькнула кривая усмешка:

— Обижаете, боярин. Мы ж не нелюди какие. Достали, само собой, да с почестями похоронили. Всё как положено.

Я хмыкнул и парировал с нарочитой невозмутимостью:

— И правильно сделали. До реки-то далековато. Как тебя, кстати, зовут, добрый человек?

— Савелий я. Савелий Рындин.

— Я запомню, — сухость моего ответа могла дать фору старому пергаменту.

И, повернувшись к Могилевскому, приподнял бровь:

— Как считаешь, в этом доме ведь найдётся место для тебя с бойцами?

Однако сержант лишь покачал головой:

— Никак нет. Граф Сабуров чётко распорядился, чтобы мы встали в бараке на другом конце деревни. Будем нести караул оттуда, — в глазах Демида читалось невысказанное предостережение.

Искоса я заметил, как староста плотоядно усмехнулся.

— Что ж, как знаешь, — я небрежно пожал плечами. — Придётся лучше смотреть под ноги.

Могилевский молча отдал честь. На этом беседа увяла.

Захар уже таскал внутрь постройки наши нехитрые пожитки, в чём ему, на удивление помогала Василиса.

Что ж, пора обживать новые владения.

Савелий Рындин, староста Угрюмихи, мрачно провожал взглядом спину нового воеводы. В груди клокотала ярость пополам с презрением. Ишь, заявился, княжий прихвостень! Небось думает, что раз немного магии показал, значит, с ходу всю деревню под себя подомнёт, да к ногтю прижмёт.