Просто избавь меня от своих стихов и молчи. Сейчас и так напряженная ситуация.

«Хороший стих скрасит любую ситуацию», — уверенно заявил Ли Бо.

Я, тем временем, уже проходил насквозь деревеньку, на ходу кивая знакомым старухам, сидящим на лавочках и явно перемывающим косточки своим соседям. Многих в деревне я знал, потому что с собратьями ездил сюда закупаться едой и вещами для секты.

— Эх! Малыш Ван, мы видели зарево, секта горит, — обратилась ко мне с лавочки-пенька пожилая женщина. — Куда ж ты подашься теперь… Ты ж сиротка… Секта была твоим единственным домом… — Она утерла слезу со своего одного глаза.

— Тетушка Мин, — поклонился я. — Иду куда ноги приведут… Увы, оставаться тут я не могу. Сами понимаете.

С чего она взяла, что я «сиротка» — ума не приложу. Мои родители, я уверен, были вполне себе живы и продолжали засаживать рисовые поля, вспоминая сбежавшего в город отпрыска недобрым словом. Точно так же я не понимал, почему они называют меня «малышом». Да я выше ростом, чем половина этой деревни!

— Эх… Оставался бы ты тут у нас, моя племянница прямо-таки влюбилась в тебя, — вдруг добавила она. — Такая тоска на нее находит, ну просто ужас.

— Путь Практика — это путь одиночества, — поклонился я, — Спасибо за предложение. Побежал дальше. Бывайте, тетушка Мин. Удачи вам и вашей племяннице.

«С каких пор путь практика — это путь одиночества? Это кто тебе такую ерунду сказал?» — почему-то возмутился Ли Бо — «Что за бред?!»

— Прощай, малыш Ван….

Я уже почти бежал, изредка оглядываясь назад и выискивая незримых летающих культиваторов и кивая знакомым жителям деревни. Оттого и не заметил ЕЁ.

— Послушник Ван!

Девушка стояла в тени раскидистого дерева.

— А…Сестрёнка… Эм… — Я сглотнул, пытаясь вспомнить ее имя, — Сестренка…

«Хм, а она красотка! Посмотри на эти формы, на эти упругие перси…»

— Сяочжу! Меня зовут сестренка Сяочжу! — выпалила она, — Почему ты не можешь запомнить мое имя?

«Какое красивое имя….Сяочжу… Маленькая жемчужинка…»

— Точно… Сяочжу… Такое красивое имя…

— Такое красивое, что ты каждый раз забываешь его! — вспыхнула она и прямо посмотрела мне в глаза с неприкрытой нежностью и…страстью. Мне аж стало неловко.

— Может, мне просто хочется, чтобы сестрица произнесла его сама, — попытался выкрутиться я.

«Слушай, Ван, а может, задержишься в деревне? Ты посмотри на эту красотку, какая сочная! Ну их, этих преследователей, убьют так убьют. Да за ночь с такой девицей я бы отдал что угодно….»

Знаешь, спасибо, конечно, но в моей системе ценностей собственная жизнь стоит повыше мимолетной связи.

«Мимолетной, но незабываемой — всю жизнь потом будешь помнить!»

Вот только той жизни останется всего-ничего. Нет уж. Это как-то без меня.

Сяочжу была действительно красавицей. Бессмертный ни капли не преувеличивал. Да, она не была белокожей и тонкокостной, которую и журавль унесет одной лапой, даже наоборот — она была с неожиданно пышными в нужных местах формами и при этом осиной талией. Ну а в ее движениях сквозил какой-то естественный животный магнетизм вкупе с кошачьей плавностью и хищностью движений. Убойное сочетание форм, которое может покорить сердце любого мужчины… Почти любого.

Взгляд — огонь…Губы пленяют.

К любви меня склоняют…До кишок пробирают….

Невинности лишают…Вулкан…Извержение…

Так и знал, что внутри заперт старый извращенец!

«Ты кого назвал старым?! И почему извращенец? Любовь к женщинам — естественна. Смотри, какая она красотка, она так и просит, чтоб ее приласкали. Да она тебя сейчас взглядом сожрет, так и хочет на тебя наброситься. Ух! Огонь-баба!»

Конечно, Сяочжу меня привлекала, я же не железный, а тело у меня молодое.

И самое идиотское, что мне было бы проще, будь я в этой жизни уродом — тогда вопрос с женщинами сразу затруднялся бы в десятки раз. Но тем самым «положительным бонусом», который дало мне божество, была красота. Такая красота, от которой девки сами были готовы вешаться на меня. Худшей подлянки для того, кто должен следовать Праведному пути и достичь стадии Святого, и придумать невозможно. Я имел все возможности предаваться любви с большинством красавиц, вот только реализовать эти возможности не мог. Потому что должен был оставаться целомудренным.