— Елизавета Орешкина, младшая дочь отставного артиллерийского офицера, — протягивает она тонкую руку. — Выступаю с песнями собственного сочинения под псевдонимом Услада Крапивина.

Легко прикасаюсь губами к прохладной мраморной коже, заставляя девушку вздрогнуть от неожиданности.

Псевдоним, значит. Ещё и выглядит в реальности совсем по-другому.

Тяжело, наверное, жить меж двух огней. Рвущийся наружу поток мыслей не даёт молчать, а высказать их от своего имени по какой-то причине невозможно.

Сложная ситуация, но вряд ли я чем-то могу здесь помочь. Тут специально обученный человек нужен.

— Куда же вы так торопились, не разбирая дороги, сударыня? — интересуюсь с осторожностью. — Или вас снова преследуют?

— К счастью, нет, — выдыхает она.

И продолжает запальчиво:

— Поверьте, я понимаю, как это выглядит со стороны. Но даже тот идиот с балкона не сумел бы причинить мне вреда. Хотя это вовсе не означает, что я не благодарна вам за спасение тогда, на сцене, и только что. Но сейчас нужно закончить начатое — так что простите, мне нужно идти.

Решительным шагом она спускается по лестнице в холл первого этажа и о чём-то общается с человеком у стойки регистрации.

Что ж, раз дама в порядке, — не буду ей мешать.

Отправляюсь в свой номер готовиться ко сну. Тщательно осматриваю окно и шкафы, не найдя по итогу никаких подозрительных вещей.

Едва успеваю снять куртку и положить сумку на тумбочку рядом с кроватью, как снова раздаётся стук в дверь. Открываю — и опять вижу на пороге свою новую знакомую.

— Обещаете не смеяться? — спрашивает Елизавета, нервно теребя в руках кончик собственного пояса. И, не дожидаясь ответа, продолжает. — Только представьте: впервые за всё время, что пишу, я не могу собраться с мыслями. И мне снова требуется ваша помощь.

— Что я могу для вас сделать? — вежливо отступаю в сторону, впуская гостью внутрь. — До сих пор переживаете, что идиот с балкона пытался вам навредить там, где должно быть безопасно?

— Всё не совсем так. — Она смотрит мне в глаза, боясь задать вопрос, но затем всё же решается. — Скажите, Кирилл, в чём, по-вашему, заключается важность человеческой жизни?

Всякого можно ожидать от вторгшейся вечером девушки, но такого вопроса — в последнюю очередь!

— Всё очень просто, — жестом предлагаю гостье сесть на единственный стул. Сам устраиваюсь на краешке кровати. — Пока ты жив, всегда есть шанс изменить текущее положение дел. А мёртвые, увы, не могут ничего. Только удобрять собой почву.

— Вам приходилось убивать? — смотрит не мигая Елизавета. — Отец говорит, что иногда лишь такой ценой можно спасти множество других людей. Простая арифметика: один погибший принесёт покой тысячам живых. Единственный человек во благо всего мира — очень выгодный размен, не правда ли?

С трудом подавляю внезапно попытавшийся прорваться наружу гнев. Подобные рассуждения как раз в духе ублюдка Ордоса.

— Жизнь несколько сложнее математики, — отвечаю максимально спокойно. — Никто не сможет точно предсказать, как поступят спасённые люди. Можно осудить уже совершённый человеком выбор. Но нельзя просто отобрать возможность выбирать у тех, кто ещё ей не воспользовался.

— Но он хотел отобрать! Хотел помешать мне выступать дальше! — слова даются моей гостье со всё большим трудом.

Слёзы катятся по щекам, плечи мелко подрагивают, но она даже не пытается это скрыть.

— Почему всегда так происходит? — продолжает. — Почему опять за меня решают — петь или нет? Что ещё нужно сделать, чтобы меня оставили в покое?!

Встаю, извлекаю из прикроватной тумбочки полотенце. Протягиваю его Елизавете за неимением платка.

— Всегда непросто осознавать, что не все люди милы и добры к другим, — произношу мягко, пока она комкает полотенце тонкими пальцами. — Реальность часто неприглядна. Но это не повод мириться с возникшим положением дел.

Задумываюсь на мгновение и добавляю:

— Пока ты помнишь, что дают людям твои песни — никто не сумеет заставить тебя молчать.

Внимательно слушавшая меня девушка отмирает и, будто разом смутившись, промакивает влажные глаза.

А у меня внезапно открывается второе дыхание.

И мысль облекается в слова без участия разума.

— Слушая твой голос сегодня в ресторане, мне хотелось свернуть горы, чтобы закончить начатое. Именно пение тогда позволило ощутить, что добиться успеха — посильная и выполнимая задача.

Улыбаюсь собственным мыслям и продолжаю, пока вдохновение не ушло:

— Так что чем больше людей затронет твой голос, тем слабее станут те, кто желает причинить вред одной славно поющей девушке и всему миру вокруг.

Елизавета отнимает мокрое полотенце от лица, недоверчиво глядя на меня.

— Знаете, Кирилл, я в первый раз смогла проговорить то, что меня мучило почти всю жизнь. Действительно, силы порой покидают, но теперь понятно…

Она встаёт со стула и подступает вплотную, не отводя взгляд. Её голос становится ниже и проникновеннее: