Впервые. Всё когда-нибудь случается впервые. Впервые меня не захотела женщина, и это вдруг… уязвило.

Я ожидал чего угодно, но не того, что она молча подойдёт сзади и, подхватив собранные в хвост волосы, бережно перекинет их на грудь, а затем невесомо коснётся застёжки оплечья.

Двадцать четыре миниатюрных замка. Их можно сорвать одним резким движением — женщины так нетерпеливы.

А можно нежно, кончиками маленьких пальцев нажать на каждую изогнутую дужку, и она раскроется с тихим звуком, заставляя чуть ниже спуститься тяжёлое украшение.

Невыносимо.

Двадцать четыре щелчка по оголённым нервам. И холодеет затылок. И сладкая патока грузными каплями стекает по каждому позвонку. Жжёт горячим воском в пояснице. Устремляется тяжестью в пах.

Она не касается кожи, когда снимает по-королевски роскошную драгоценность и небрежно кладёт её на ковёр. Я настолько ей неприятен?

Долго.

Мучительно долго и осторожно она выплетает каждую нить клятого арджуна, перебирая в руках длинные пряди.

Боится порвать недешёвый металл? Он не рвётся. Или… не хочет сделать мне… больно?

И я ловлю себя на мысли, что хочу запрокинуть голову и почувствовать её ладонь щекой и открытой шеей.

Сжимаю кулаки и зубы, заталкивая глубже неуместные желания. И колкая дрожь проходит по телу, застывает испариной, слегка отрезвляет.

А она, издеваясь, ведёт округлыми ноготками вниз к плечевым браслетам. И они падают один за другим, глухо ударившись об пол.

Я сам поднимаю руки, чтобы маленьким пальцам было удобней избавить меня от остатков металла, сдавившего окаменевшие мышцы.

— Встань. Повернись.

Я как заворожённый еле справляюсь с собственным телом, двигаюсь медленно и непослушно. Но разворачиваюсь и застываю. И не могу посмотреть ей в лицо.

Она не спешит. Я чувствую её взгляд. Он раскалённым углем водит по коже, и я хочу, чтоб ей нравилось то, на что она смотрит.

Перестаю дышать и из последних сил давлю позорные стоны, когда она нервно и неумело дёргает широкий пояс, путаясь в хитрых застёжках.

Сам стаскиваю с волос т’атши и накрываю её ладони своими.

Вот так. Это совсем не сложно.

Она отдёргивает руки, а я вышагиваю из остатков одежды, и возбуждённый член влажно шлёпает по животу налитой головкой.

— Нит, — зовёт она своего сопляка. Ненавижу!

С трудом фокусирую поплывший взгляд на розовеющих скулах и чёрных ресницах, прикрывших её глаза.

— Устрой его… где-нибудь…

И… уходит. Уходит?!

Тощий поганец пожимает плечами и сочувственно смотрит. Убью недоноска.

Хуже ночи не припомню со времён махтэри. Я металась на простынях, сгорая от возбуждения, и заснула только под утро, измочалив зубами угол зажатой между бёдер подушки.

Моё чокнутое либидо, очнувшись от долгой спячки, подкидывало жаркие картинки одну за другой. Хватило бы и этого мурчащего «Мрай», произнесённого вальяжным рыком, чтобы превратить мои мозги в желе. Но эта неприкрытая ненависть и злость, готовая рвануть на лоскуты покорность трезвили лучше ледяной воды.

Мы оба заложники обстоятельств, и я не собираюсь пользоваться чьим-то уязвимым положением себе во благо.

Я с трудом представляла, что он чувствовал стоя передо мной на коленях. Униженный, напряжённый, как готовая лопнуть струна, сжимал кулаки и играл желваками на скулах, но послушно терпел мои дрожащие от волнения пальцы. Держал королевскую осанку, снося гадкие прикосновения озабоченной ноамат. Готов был раздеться сам, лишь бы этот позорный аттракцион поскорее закончился.

Я не посягну на твою добродетель, мой гордый принц. Ты можешь быть спокоен. Я выживу своими силами. Хотя бы ради того, кто отдал за это жизнь. Ради оттаявшего рядом со мной мальчишки, нашедшего защиту под моим ненадёжным крылом.

Утро выдалось скверным. К пакостному настроению добавилась головная боль и ломота во всём теле. Я чувствовала себя разбитой и слегка озверелой, гася усилием воли тянущее низ живота вожделение. Должно быть, выглядела со стороны диковато в тонкой, прозрачной сорочке до пят и растрёпанной за ночь свободной косой, когда бродила из комнаты в комнату в поисках Нита.

Зачем мне одной такие хоромы? В махтэри нас совсем не баловали. Обстановка, еда и одежда были довольно скромными. Пожалуй, только оружие и доспехи украшали особо искусно и расточительно. И я решила, что это часть культуры Подземья — презирать быт в угоду военному ремеслу.