Как безразличный взгляд остановился, и фиолетовое равнодушие уставилось мне в глаза. Чуть дрогнула красивая бровь, и брезгливая ирония скользнула по полным губам.

Я сразу себя ощутила беззащитной и голой, растрёпанной и неказистой. Грязноволосой уродкой, посмевшей возомнить себя хозяйкой этого совершенного существа.

— Как твоё имя? — выдавила из себя хоть что-то, чтобы не сгореть на месте от стыда и унижения.

— Мрай, госпожа, — произнёс дроу холодно и лениво.

А я застыла от этого низкого звука, завязла в нём, как глупая муха в янтаре.

— Это краткое имя, — с трудом сдвинулись в голове захрясшие шестерёнки. — Уже считаешь себя моим ближним кругом?

Он едко ухмыльнулся и опустил веки. А затем одним текучим движением поднялся на ноги, отступил от меня на пару шагов, развёл руки в стороны и медленно прокрутился на месте, демонстрируя себя во всей красе.

Громоздкая т’атши скрепляла длинные волосы с вплетёнными в них нитями арджуна [46] так, чтобы высокий хвост оставлял открытыми пирсингованные уши — доказательство благородной крови. Широкое оплечье и драгоценные браслеты на руках удачно подчёркивали безупречную фактуру сильного мужского тела. Одеждой с большой натяжкой можно было назвать только прозрачные шаровары из тонкого паучьего шёлка. Их, не иначе как чудом, удерживал широкий пояс, оголяя гладкий лобок и ямочки на пояснице. Мой подарок был бос. И именно эти идеальные ступни мешали хоть как-то взять себя в руки и перестать пожирать глазами преподнесённое мне роскошество.

Дроу снова опустился на колени и криво, понимающе улыбнулся: от такого не отказываются.

Это и помогло собрать мозги в кучу.

Я сжала пальцы до хруста, заставив несчастную простынь жалобно под ними затрещать.

— Как твоё полное имя? — заело меня как дурную пластинку, но я не собиралась сдаваться.

И тут его фальшивая покорность треснула. Он зыркнул исподлобья и с неприкрытой злобой выцедил:

— Госпоже интересно полное имя того, кто стал ей безотказным языком и членом?

Меня заколотило от омерзения. Вспомнилась случайно подсмотренная в тайнике гадкая сцена.

— Не стал. И не станет, — скопировала я его ухмылку. — Меня не интересуют чужие объедки. Даже с королевского стола.

Я спокойно, с достоинством вышла из спальни. Знать бы ещё, чем мне грозит отказ от подарка илхарэсс.

Объедки. Словно по щеке хлестнула.

Назвать объедками далхарта [47] Нийдав’илла! Сравнить с отбросами преемника Владыки Вольного Сшамата!

Не нравится ей правда, гордая маленькая дрянь! Бьёт словами больнее, чем кожаной плетью.

Я знал, что Дошхор её поменяет. Знал. Но наивно надеялся, что Источник оставит ей то, что всегда забирал у Заблудших?

Я долго пытался понять, что меня заставляет возвращаться к старому порталу. Почему я как привязанный не могу отойти от него дальше, чем на три заката пути.

Дангат был закрыт. Я согласился помочь темноволосой вернуть мужа, но никогда не обещал, что навсегда оставлю его рядом с ней. Так что я забыл у тонкой слюдяной грани, через которую наблюдал за жизнью маленькой семьи? Зачем хотел убедиться, что отданная мной настойка поставит больного мальчишку на ноги?

Я жадно смотрел, оставаясь невидимым, как она грустит или радуется. Как бродит бесцельно по комнате, перебирая бесполезные безделушки, и застывает, задумавшись.

Я любовался, как меняются её глаза, когда она смотрит на сына. Как она нежно гладит своими маленькими ладонями непослушные детские вихры. Как улыбается…

Я видел её неподдельное счастье, когда ребёнок начал ходить. Вспоминала она обо мне в тот момент? Была ли хоть чуть благодарна?

Я смотрел на неё и не понимал, как мог считать некрасивой… Я с наслаждением слушал, как поёт под её пальцами странный музыкальный инструмент. И мне до дрожи хотелось узнать, каково это, принадлежать такой женщине? Что чувствуешь, когда женские руки ласкают, а не терзают послушное тело?

Я не мог, не хотел от неё оторваться! И шагнуть к ней не мог. Что я ей предложу в её мире? В мире, в который сбежали Заблудшие. Он никогда не примет меня.

Я столько раз себе обещал, что не воспользуюсь больше старым порталом, что навсегда исчезну из её короткой жизни. Я не могу так сильно собой рисковать, петляя забытыми тропами давно гонимого племени.

И я ушёл, запретил себе даже думать о ней.

Какая нить меня потянула, какая нужда заставила вернуться, когда я почувствовал, что она умирает.

Было так мало шансов, что Озеро примет почти угасшую жизнь, и ещё меньше, что отпустит её обратно. Ту, которую я обманом забрал для себя, захотел украсть ото всех и спрятать. И единственный раз, доверившись судьбе, я понял, что все молитвы тщетны и самой отчаянной надежды недостаточно, когда священные воды отняли единственную женщину, что стала для меня дороже собственной свободы.

Я давно чувствовал за собой слежку, но сил сопротивляться не осталось. Я почти добровольно вернулся на цепь, с которой с трудом сорвался много лет назад.