В глазах обоих подопытных читалось осознание собственной изменённой природы — они понимали, что уже не совсем люди, но, в отличие от остальных, сохранили рассудок и человечность.

— Нас недавно перевели из теплиц, — объяснила Марина, когда мы освободили их. — Реагировали не так, как остальные. Собирались использовать для других опытов…

— Ваши показания будут бесценны, но пока нужно освободить тех, кто работает в теплицах.

Выйдя из главного здания, мы пересекли двор, направляясь к невысоким деревянным постройкам, расположенным неподалёку от теплиц. Охраны у бараков не было — видимо, все силы были стянуты к главному зданию после срабатывания тревоги, там и погибли от рук того, кто должен был их возглавлять.

Первый барак оказался запертым снаружи массивным навесным замком. Одного удара саблей хватило чтобы его сорвать. Я распахнул дверь. В нос ударил спёртый запах немытых тел, дешёвой еды и сырости. Внутри в полумраке на двухъярусных койках жались люди — мужчины и женщины разного возраста, все в одинаковых серых робах.

— Кто вы такие? — раздался хриплый голос, и к нам шагнул сухопарый мужчина лет пятидесяти.

— Враги тех людей, которые над вами издевались, — ответил я. — Мы пришли вас освободить.

Мои слова вызвали гомон и галдёж. Кто-то бросился к двери, другие остались на местах, с недоверием глядя на нас.

Наш вид, с автоматами, в масках не слишком то способствовал спонтанному доверию. С другой стороны, для хлебнувших горя людей любые перемены были к лучшему.

— Тихо! — мой голос перекрыл шум. — Вы под моей защитой. «Фонд Добродетели» больше не контролирует это место.

Второй барак мы вскрыли так же быстро. Там обнаружилось ещё семнадцать человек в таком же состоянии. Собрав всех рабочих, тридцать пять человек, на небольшой площадке между бараками, я взобрался на перевёрнутый ящик, чтобы меня было видно, и заговорил:

— Слушайте внимательно. Я прибыл сюда, чтобы спасти моего человека, которого Фонд захватил и пытал. Охрана ликвидирована, персонал мёртв, руководство бежало. Вы свободны.

Повисла тишина, затем раздались неуверенные возгласы. Сухопарый мужчина из первого барака выступил вперёд:

— Нам уже обещали свободу однажды, — его голос был полон горечи. — А вместо неё мы получили кабалу. Почему мы должны верить вам?

— Потому что у вас нет другого выбора, — ответил я прямо. — Но я не заставляю вас идти со мной. Можете разбрестись по лесам или вернуться в долговые тюрьмы, откуда вас выкупил Фонд. Правда не удивлюсь, если они найдут вас снова. Фонду не нужны свидетели. Я предлагаю другое — защиту и дом в моём поселении. Честную работу, честную плату и уважение.

К сухопарому присоединилась крепкая женщина средних лет:

— Красивые слова. И что от нас потребуется взамен?

— То же, что я требую от всех своих людей, — я оглядел освобожденных. — Трудиться на благо общины, соблюдать правила и защищаться от врагов, если потребуется. Никаких «экспериментов», никакого рабства. Можете быть уверены, я видел, что они делали в медицинском крыле. Я не имею с этим ничего общего.

Тут вперёд выступили освобождённые из карцера люди. Они подтвердили мои слова, рассказав, как мы уничтожили охрану и разбили их кандалы.

Толпа заволновалась, и среди рабочих началось обсуждение. Постепенно недоверие сменялось надеждой. Моя прямота и отсутствие сладких обещаний, похоже, производили более сильное впечатление, чем цветистые речи вербовщиков Фонда.

Внезапно из толпы раздался крик:

— А что насчёт стукачей? Вы знаете, что среди нас есть предатели?

Пожилая женщина указала на плотного мужчину, стоявшего в стороне:

— Вот Семён из нашего барака. Он докладывал охране о каждом разговоре, о каждом недовольном. Из-за него троих забрали, и мы их больше не видели.

Из другой группы рабочих выступила молодая женщина с длинным шрамом через всю щёку:

— У нас тоже есть такой — Василий, — она кивнула в сторону тщедушного мужчины с бегающими глазами. — Лижет сапоги охранникам, а по ночам щупает девчонок, когда думает, что все спят. Если кто жаловался — на следующий день оказывался в карцере.

Семён попытался что-то возразить, но его слова потонули в гневных выкриках. Василий даже не пытался оправдываться — только втянул голову в плечи, словно ожидая удара.

Я слушал обвинения и видел, что они не голословны. Слишком много конкретных фактов, слишком искренний гнев. Один из рабочих рассказал, как Семён выдал охране их разговор о побеге, в результате чего организатора забрали в медицинское крыло. Другая женщина со слезами описывала, как Василий донёс на её брата, когда тот пытался спрятать кусок хлеба для больной сестры.

— Займись, — я кивнул бывшему военному.

Карпов понял меня без слов, подошёл к Семёну и Василию, схватил обоих за шиворот: