Прошло время. (Хотя как его измерить в месте, где его нет?)

Василий сделал ещё один ход — конём по кривой траектории, поставив его так, что тот тут же был сбит слоном. Обсидиановая фигура взвыла, растворяясь в дыму.

Марбаэль перестал смеяться.

— Ты... делаешь это нарочно?

— Нет?

Василий моргнул, затем передвинул ладью... в никуда. Просто потому что. Фигура жалобно запищала, зависнув в пустоте.

Марбаэль медленно положил лицо в ладони.

Его корона из душ заскулила в унисон.

Прошло ещё больше времени. (Возможно, века. Возможно, мгновение.)

Василий зевнул, потянулся и не глядя ткнул пальцем в случайную фигуру.

Пешка упала со звоном, покатившись под стол.

— Ой.

Марбаэль сидел совершенно неподвижно.

Его пальцы впились в подлокотники так, что кости затрещали, а в трещинах показалась кровь.

— Ты... — его голос дрогнул, — ты идиот.

— Прости, — Василий виновато поднял руки, но в этот момент чихнул — и рука со всего размаха смахнула половину фигур с доски.

Тишина. (Та самая, что Марбаэль так любил — но теперь она звучала по-другому.)

Потом — грохот.

Марбаэль вскочил, опрокинув стол. Его золотые цепи взметнулись, как разъярённые змеи. Он схватил, вазу с вечным пламенем и швырнул, подсвечник из спрессованных грехов разнёс вдребезги первым ударом, саму шахматную доску — расколол пополам вторым.

Василий сидел и наблюдал, не моргая. Осколки летели мимо него, не задевая.

Когда Марбаэль закончил, его дыхание было учащённым, а лицо — впервые за века — выражало что-то кроме холодного равнодушия.

Он обернулся к Василию.

— Хорошо, — прошипел он. — Допустим, шахматы — не твоё. В чём ты тогда хорош?

Василий задумался.

— Ну... я умею пить.

Марбаэль замер.

— ...Что?

— Ну знаешь, — Василий пожал плечами, — алкоголь. Пиво, водка, ну... всё такое.

Марбаэль продолжал смотреть на него, словно ожидая, что это шутка.

Но Василий не смеялся.

— Ты... предлагаешь нам... устроить соревнование по выпивке?

— Ну, если шахматы не катят...

Марбаэль медленно опустился обратно в кресло. Его пальцы постукивали по подлокотнику — уже не в гневе, а в... любопытстве?

— ...Хорошо.

Он щёлкнул пальцами — и:

Шахматный стол исчез. Появился дубовый стол, покрытый шрамами от стаканов. Бутылки материализовались из воздуха: Адский абсент с плавающими глазными яблоками, водка "Чистилище", мерцающая как северное сияние, виски "Последний вздох грешника".

— Но предупреждаю, — Марбаэль налил себе первый бокал, — я не проигрываю.

Василий ухмыльнулся.

— Ну, это мы ещё посмотрим.

И где-то в глубинах Преисподней, Люцилла внезапно почувствовала странное беспокойство.

...

Темные шпили поместья Го-ди впивались в кровавое небо Первого круга, словно гнилые клыки древнего чудовища. Команда адвокатов замерла перед черными воротами, чьи барельефы из сплетенных тел шевелились при их приближении, издавая влажные хлюпающие звуки.

— Какой... уютный домик, — процедила Малина, первой переступая через порог, где вместо ковра лежала пульсирующая кожаная мембрана. При каждом шаге поверхность под ногами сжималась, как гигантская грудная клетка, и где-то в глубине дома раздавался глухой стон.

Внутри их встретила жуткая симфония плоти:

Бесконечные анфилады залов, заполненные человеческими телами — все идеальных пропорций, все застывшие в неестественных позах. Кожа, излучающая тепло жизни, но лишенная малейшего признака сознания. Тишина, нарушаемая лишь редкими щелчками суставов, когда экспонаты автоматически меняли позы

— Это... целая фабрика, — прошептала Серафима, проводя пальцами по руке ближайшего "экспоната". Ее крылья сложились за спиной — ангельская природа содрогалась от этого кощунства против жизни.

Борис прыгнул на плечо Асмодея, его шерсть стояла дыбом:

— Интересно, она их всех сама... использовала? Это же физически невозможно!

— Для демоницы ее уровня — более чем возможно, — хрипло ответил Асмодей, осторожно обходя ряд мускулистых тел, чьи лица были застыли в одинаковых гримасах искусственного экстаза. Его пальцы нервно перебирали край плаща — даже для него это было слишком.

Они продвигались по коридору из плоти, где тела стояли ровными рядами, образуя живую дорогу. Чем дальше — тем более извращенными становились позы: