Машина поехала дальше. Когда я пришёл в себя, энергия больше не вызывалась. Никак! Я подумал, что нужно беречь силы. Рано или поздно похитители меня достанут из багажника. И вот тогда предстоит быть сильным и ловким. Я решил, что найду способ сбежать. И умирать — точно не собирался.

После долгого движения машина остановилась. Я услышал звук открывающегося замка. Начал дёргаться, но тут же получил сильный удар в область верхней трети предплечья. И в этот момент ко мне пришло осознание, кто же стоит за этим похищением…

— Не дёргайся, — рявкнул чей-то басок. — Ещё одна выходка — и тут же в ухо получишь.

— Где я? — спросил.

— В Её Величества центральном полицейском участке, — ответил басок. — Я сейчас освобожу тебе лицо. А ты — выбирайся из багажника. И чтоб без глупостей!

С этими словами он сдёрнул с меня маску. Было темно. Я увидел над собою потолок. Кажется, мы были на подземной стоянке. Возле багажника стоял и улыбался крепкий мужичок среднего роста. Возле него был тот самый долговязый тип. Полицейские! Ну, эти хотя бы не убьют.

— Чего смотришь? — буркнул коренастый. — Вылезай давай.

— Соловьёв, ты его зачем ударил? — недовольно спросил длинный. — Смотри, у него кровь на голове.

— Я его не бил, — буркнул Соловьёв. — Наверно, сам себя.

Крови я видеть не мог, но висок знатно саднило. Должно быть, из-за резкой остановки я и ударился! Мною овладела злость. Меня, честного врача, задержали вот так! Словно убийцу. Потом я вспомнил, что в убийстве меня и обвинял тот самый следователь. Как его звали? Вроде бы Фёдор Михайлович.

— Вылезай! — рявкнул Соловьёв. — Чего смотришь?

— Ему надо помочь, — вздохнул Мичман и потянулся ко мне своими длинными руками.

— Нет! — остановил его второй. — Два месяца от нас бегал! Пусть теперь сам вылезает.

Выбраться из багажника с руками, закованными в браслеты, оказалось непросто. С большим трудом, перекатившись на животе, я смог выползти. Руки тут же подняли вверх. Так, что я уткнулся лицом в собственные колени. Жилы заныли и предупредили, что ткани — не резиновые. Могут и порваться.

— Больно! — крикнул я.

— Это ещё что, — хохотнул Соловьёв. Я его по голосу узнал.

— Господин Иванов велел его в экзекуторскую сначала отвести… — вздохнул Марек.

— Ну так повели, — буркнул Соловьёв.

— Ненавижу экзекуции… Давай ты его сам отведёшь? — попросил долговязый коп.

— Ещё чего! — возмутился коренастый. — Не для того я месяц в засаде сидел… Чтобы он сейчас куда-нибудь сбежал. Повели!

Что ещё за экзекуторская? Осмотреться по сторонам мне никто не позволил. В такой же неудобной позе меня и вели вперёд. Открывались металлические двери, лязгали замки. Но это я не столько видел, сколько слышал. Мимо меня прошло множество ног, носивших форменные брюки. Наконец, мы упёрлись в дверь, обитую войлоком.

— Разогни его, — попросил Марек.

— Это ещё почему? — возмутился Соловьёв. — Мы всех беглецов так водим!

— Ну пожалуйста.

Коренастый коп резким движением выпрямил моё туловище. И теперь взвыла поясница! Вот уж вызов для здоровья. Нажал на кнопку возле двери, обитой войлоком. Она открылась.

— Я снаружи подожду, — сказал Марек.

— Внутрь! — рявкнул Соловьёв.

Да что тут происходит? Мы зашли в странное помещение. Оно было полностью отделано то ли мрамором, то ли крупной плиткой. Я в этом не разбираюсь. По центру стояла лавка. Рядом на кожаном кресле сидел лысый мужчина. На вид ему было лет пятьдесят, не меньше. Он отложил в сторону книгу с названием «Поэтический марафон».

— Фамилия, — сказал он вместо приветствия.

— Эээ… Семён, — сказал Соловьёв. — Как его.

— Фамилия, — бесцветным голосом повторил лысый мужчина.

— Семён Частный, — помог Марек. — Бродяжничество. Постановление должно быть августовским.

Я по-прежнему не понимал, что происходит. Лысый надел кожаный фартук, взял папку бумаг со своего стола. Принялся их неспешно перебирать, шёпотом проговаривая фамилии. Потом обернулся на нас.

— Чего стали? — произнёс он. — Укладывайте!

— Ложись! — потребовал Соловьёв и показал на металлическую лавку.

— Ну уж нет, — ответил я. — Пока не покажете мне документы и не зачитаете права…

— Я говорю — укладывайте, — повторил лысый. — Вы бы объяснили нашему мальчику, что за сопротивление я могу удары не зачесть?

— Удары? — спросил я, чувствуя, как внутри всё холодеет. — Какие ещё удары.

Лысый мужчина медленно провёл пальцем по строчкам постановления, будто читал стихи. Затем поднял на меня безжизненные глаза — точь-в-точь как патологоанатом перед вскрытием. Взглянул мне в глаза. Прямо в душу.