— Что правда? — вновь замирающим голосом спросила Кэт. — Учитель, ну говорите же вы, не тяните!

Девочка не на шутку увлеклась. Даже вцепилась магу в плечо, качая его туда-сюда. Но Эдвин лишь беззлобно отмахнулся, протягивая руку над костром. Я с готовностью протянул бутылку и подождал, пока маг сделает глоток. Таких подробностей о прошедшей войне я действительно не знал.

— А ты не догадываешься? — с улыбкой взглянул маг на девушку. — Война войной, а любовь по расписанию. Древнейшая из мудростей человечества, которую претворяет в жизнь и благородный рыцарь, прижимающий платок любимой к груди, и наёмник-насильник в захваченной деревне. Пусть и… в несколько извращённой форме. Но, к-хм, мы отвлеклись. Конечно, несмотря на войну, Гарвель и Бетка продолжали встречаться. Тайком, безусловно. Он всё-таки был командиром не абы кого, а дворянского ополчения на западе Лирраны. По сути, самым влиятельным лидером роялистов. Некоторые горячие головы даже пророчили ему корону. А она… она всё ещё оставалась дочкой кузнеца. Простой девчушкой, представительницей «трудового народа, из которого богатеи да попы все жилы сосут». Если бы свои узнали, тут же бы вздёрнули. Да они и узнали. Кто-то проследил за Беткой, ставшей уж слишком часто отлучаться из города. Проследил, вспомнил слухи, ходившие в Остолье, сложил дважды два…

— И однажды она не дошла. Как потом бахвалились по тавернам славные солдаты революции — багорами на части девку драли. Прямо здесь, на тракте. А что с ней ещё делать, потаскухой, подстилкой дворянской? — последние слова Эдвин выплюнул с шипящей ненавистью. Не по отношению к девушке, само собой. — Отрубленную голову, измазанной высохшей до черноты крови забросили прямо в лагерь ополчению. Как говорят, прямиком к шатру Гарвеля подкатилась.

Я заметил, с какой силой Кэт закусила губу. И как до мертвенной белизны сжались её маленькие кулачки.

— Душегубы, — прошептала она. — Самые настоящие душегубы. Хуже Милитантов…

Э, девочка, ты погоди. Это просто люди. Всего лишь люди. Милитантов ты ещё не видала. Как и демонов вообще.

И не дай Создатель увидеть.

— Конечно, Гарвель не стерпел. Как говорили немногочисленные выжившие после, он едва не обезумел от горя. Собрал всех, кого мог, в единый кулак, бросил обоз, бросил лагерь. Бросил вообще всё, что только мог. И рванулся по старому тракту, желая придать Остолье огню и мечу.

— Не вышло? — поинтересовался я.

— Не вышло, — подытожил Эдвин. — Он даже до города не добрался. Бунтовщики прекрасно знали, что делают. Они пошли на провокацию, чернейшую из возможны, и не прогадали. Устроили засаду прямо посреди пути, чтобы назад никто не успел прорваться. Подрубили брёвна, рассредоточили отряд. А когда ополчение добралось до нужного места — захлопнули ловушку. Всех положили. Выжить сумели лишь те, кто в самом хвосте скакал, успели отвернуть. А Гарвель… я уверен, что он дрался до конца. Ярость придаёт сил, но этот бой ему было не выиграть. Дальше мятежники собрали, кого могли, взяли без боя лагерь и устремились в брешь в обороне, едва не окружив всех папских пикинёров. Те встали насмерть в Журавлиных болотах, выигрывая остальным время, а мы откатились за Лейну. Откатились и встали насмерть. На Чёрной переправе. Остальное, я думаю, вам известно.

Маг печально улыбнулся. Но меня этой улыбочкой было не подкупить.

— Это всё прекрасно, — произнёс я, не обращая внимания на тихое женское сопение носом. — Только самого главного-то вы не сказали.

— Верно, не сказал, — согласился Эдвин. — Да дальше уже ваша работа на самом деле, мастер Летт. Говорят, что с тех пор на старом тракте бродит меж деревьев женский призрак в белом платье, прикладывая невесомые руки к лицу, и заходится в безутешных рыданиях. А в ответ на её рыдания мчится по дороге кавалькада рыцарей в чёрных, обгоревших доспехах. Командир их несётся быстрее всех во главе колонны, надеясь найти девушку, прижать к себе и успокоить. И в каждом, кто попадётся ему на пути, видит обидчика, желает отомстить ему за девичьи слёзы и сечёт и правых, и виноватых. Такая вот легенда.

Я зевнул.

— Бабкины сказки. Я и не знал, что по той войне уже начал фольклор появляться.

Если бы взглядом можно было убивать, то возмущённые до последнего предела глаза Кэт мгновенно бы меня испепелили. А что ты хотела, девочка? Поработай на большаках с моё, послушай преданья старины глубокой. Может поймёшь тогда, что все они, по большей части, просто чепуха.

— О, — протянул Эдвин, — вы не представляете, как быстро начал. Эта история имеет под собой хотя бы реальную основу. Это я ещё про Железного Капера не рассказывал. И всё же, полагаете, сказки?..

— Так думаю, — вынес я вердикт, вгрызаясь в краюху хлеба. — Если бы от каждой благородной девицы и такого же благородного рыцаря рождались малефикары, на этом несчастном свете уже протолкнуться нигде нельзя было. Сами посудите: войны, несчастная любовь, родители не велят. Да банальный холерный понос, в конце-то концов. Ладно, ещё в Карсилии с этим полегче, с её-то куртуазностью. А в Альбии? Или в Ризадии. Да помилуй Создатель, я бы сам повесился, будь я тамошней девицей.

Кэт жгла меня взглядом, как огнём. Мне даже в один миг показалось, что её рука дёрнулась, готовясь швырнуть в меня огненный шар. Ещё бы, скотина, такую историю романтичную испортил своим поносом.

— К тому же, — продолжил я с уже куда как большей обстоятельностью, — на лицо явно «разрезанное письмо»[1]. Какой-то менестрель, присутствовавший при тех событиях, разок-другой выпивал с кем-то из моей братии. Те ему в шутку ли, а может, чтобы похвалиться, рассказали о Диком Гоне. И плакальщицах заодно. Тот, с присущей всем певунам хозяйственностью, присовокупил к малефикарам ещё и историю несчастной любви. Спел пару раз в трактирах да лагерях, и был таков. А оттуда байка уже в народ и покатилась.