— В тот момент, когда Хаэла отрезала от себя одержимого близнеца, — сказал Валор, — оборвались нити весьма многих сложных обрядов, а также были развязаны многие узлы, завязанные ею через ад. Предположу, что это навело наблюдавших на многие мысли…

— Когда вдовствующая королева, мать Рандольфа, знаменитая в свете своей не по возрасту бархатной кожей, гибким станом, ясными глазами и прекраснейшими волосами, на глазах, буквально на глазах у всех превратилась в безобразную плешивую старуху, а он сам в одночасье расплылся и обрюзг так, будто из него выдернули некую несущую балку… о, это навело на мысли, мессир Валор, — сказал Вэгс. — Меня поразило лицо Норфина после того, как он получил весть… «Ты видишь, старина Вэгс, — сказал он мне, — как ад забирает у них назад и здоровье, и силу, и красоту? Прадед прав: они крали жизнь у страны, пили кровь у всех, до кого могли дотянуться, коронованные упыри…» Если он и колебался, то в тот час его решимость стала воистину стальной.

Ничего себе, подумала я. Вот, значит, одно из тех мест, куда шли годы и силы несчастных пленных… Почему меня это не удивляет?

— Рандольф и вся королевская семья — убиты? — спросил Клай.

— Все были мертвы уже к тому моменту, как мы покинули дворец, — сказал Вэгс. — И мобилизованные, гвардейцы и жандармы вместе с газетёрами, дворцовыми лакеями и кокотками, как я слышал, обшаривали особняки всех столичных аристократов. Искали тех, кто вот так моментально одряхлел или изменился лицом или телом.

— А лакеи с кокотками зачем? — спросила я.

— Очевидно! — сунулся Вэгсов референт. — Откуда солдатам знать, как аристократы выглядели вчера или позавчера. А вот челядь — она приметливая, да и девки всё обо всех знают. Думаю, сейчас всех, кто хоть сколько-нибудь замаран в союзе с Теми Силами, призовут к ответу — никто уж не уйдёт!

— Звучит не слишком весело, — заметил Валор. — Предположу, что и столица сейчас не слишком напоминает саму себя довоенную…

— Скажите, прекрасный мессир барон, нельзя ли достать немного вина? — вдруг спросил Вэгс. — А лучше — рома. День был тяжёлый.

— Увы, — Валор развёл руки. — Это же военная база, где вдобавок большая часть контингента — фарфоровые солдаты. Крепитесь, мессир.

Шеф газетёров жевал, наклонившись над столом, и, казалось, засыпал прямо над тарелкой. Дипломатам, видимо, тоже мучительно хотелось спать, но они крепились.

Мне стало жаль их.

— Простите, мессиры, — сказала я. — Я вас покину и заберу мессира Клая. Клай, проводи меня в часовню Ависа, хорошо?

Дипломаты поднялись из-за стола, прощаясь. Тяпка с заметной неохотой поднялась с моих ног и зевнула.

— Идите, конечно, — сказал Валор. — Вам необходим отдых, деточка.

Но о чём мне не думалось вовсе — так это о сне, а на дворе, где уже стояла глубокая ночь и воздух был холодный и сырой, я окончательно встряхнулась. И моя собака встряхнулась, буквально.

— Вот, значит, о чём говорил Валор, — сказала я Клаю. — Там у них сейчас всех режут, да?

— Да уж сводят счёты, не сомневайся, леди-рыцарь, — сказал он мрачно. — И мессир Валор считает, что чем дальше, тем больше… в общем, плохо в Перелесье будет. Рандольф его ранил и предал, а такие раны быстро не затягиваются… Одна надежда — на Ричарда. Годные Сумерки — большое дело…

Мы пошли к часовне.

Ночь была неожиданно тихой, хоть в лагере и горели костры. Видимо, люди сразу после еды завалились спать, а фарфоровые солдаты беседовали негромко. Дневная жара сменилась ледяной сыростью. Пахло лесом, мокрой травой, сырой землёй — острый и тревожный запах. Тёмный лес, плоский в ночи, словно вырезанный из чёрного бархата и наклеенный на подсвеченные медной луной небеса, казался мне зловещим.

Очень хотелось домой, на побережье. Тёплого и свежего морского ветра.

Огонёк в окошке часовни еле мерцал: видимо, там горели только лампадки. Зато нас встретили.

— Ричард! — заорала я радостно.

— Приветики! — сказал он с совершенно счастливой улыбкой.

Тяпка полетела к нему, и мы оба к нему кинулись, как к родному брату. Он Клаю руку пожал, а мне поцеловал, и я почувствовала и телом, и душой этот обмен… и силой, и чувствами… Как удивительно, думала я в этот момент, что наш вампир — князь Ричард, а не князь Олгрен… и как странно…

А за Ричардом вышел Авис.

Загородил собой скудный свет из дверного проёма, пропел:

— Здорово, дети Божьи! Уж как у меня душа-то болела!

И я его обняла, а Тяпка, окончательно проснувшись, прыгала вокруг.

— Здравствуйте, святой человек! — радостно сказал Клай.

— Наставник Авис, — спросила я, — а где же Дорин?

— Дома, — сказал Авис странным тоном.

Печальным и даже каким-то торжественным.

— То есть — мёртв? — расшифровал Клай горько, без всякой торжественности.

— За ним Долика приходила, — сказал Авис всё так же, будто подбирал ноты для храмовой службы. — Первый, значит, раз в жизни я духа видел, душу, то есть… призрака. Нет ведь у меня Дара ни капли, ни крошки, а вот поди ж ты. Как раз в ту ночь… когда битва была… Дорин у меня сидел, вроде как вестей мы ждали — и Долика в часовенку вбежала, светлая, лунная… И я увидел, и Дорин увидел, вскочил, а она радостно так закричала: «Мы победили! Мы победили! Дорин, побежали к папе и к мамочке, теперь можно!» И Дорин из фарфорового тела вышел, словно… не знаю… просто вышел. Легко. Я заикнулся: «Куда ж…» — а они меня обняли с двух сторон, как тёплые облачка… И Долика говорит: «Как куда? Домой, наставник Авис! Мы свободные! Скажите Карле и Клаю, что мы их целуем-обнимаем, но нас ждут!» И убежали бегом… вдвоём, смеясь… такие дела.