— Это верно, — согласился Далех. — Это всё ты говоришь правильно.

И ушёл с Фрейном — видимо, решил где-то тут, в госпитале обустроиться. Его связь всегда при нём, — как там называется их смола, через которую они смотрят? — да и зеркал в госпитале полно. Не потеряют его драконы.

А мы с Фогелем и Раулем занялись бедолагой драконом вплотную.

Лицо ему, правда, Рауль вылепил, опираясь только на остатки обгоревших мышц и кости черепа. Но, по-моему, неплохо вышло. Сразу видно, что дракон: у них всё-таки немного другие черепа. Мы показали Лаурлиаэ в зеркало — ему понравилось, он показал жестами, как смог.

А дальше нам с Фогелем пришлось даже труднее, чем мне с Клаем. Он обгорел сильно, но хуже того: кости кое-где обуглились, пришлось соскабливать, потом полировать. И Лаурлиаэ, кажется, сильно нервничал. Не думаю, чтоб ему было больно, мёртвому, но он иногда так дёргался… Я ему говорила, настолько ласково, насколько получалось:

— Ну что ты, всё ужасное уже прошло, дуралей. Потерпи просто, нам же надо снять уголь, чтобы протез тебе сделать.

А вот когда мы вычистили череп, я окончательно поняла, с кем имеем дело. Потому что череп-то мы распилили и вычистили, как со всеми делали, но огни в глазницах, это золотистое свечение — оно так и осталось! Никуда не делось!

— Дракон, — сказал Фогель и улыбнулся. — Огонь-то в нём, а, леди?

— Хороший знак, — сказала я.

У меня появилась надежда. В этот раз я даже не стала убегать подышать, потому что уже знала: как разобрали скелет, так и соберём. Главное — это невесомое свечение, его сияющая душа. Посмотрим, как она приживётся в механическом теле, но уже хорошо, что он так светится.

Мне было не уйти.

Я понимала, что будет с Клаем, но что будет с Лаурлиаэ, я не понимала, поэтому крутилась вокруг, когда механики Фогеля собирали скелет, наклеивали лицо… Это было какое-то совершенно фантастическое зрелище: на нём была фарфоровая болванка головы с пустыми дырами глазниц, — из тёмного фарфора, цвета кожи южан, — и дракон смотрел оттуда золотистыми огнями, зрячими. И не отделаться от ощущения, что — тревожно, устало, но с любопытством. Видимо, огню драконовой души нужны были какие-то полости в теле, потому что, как только мэтр Дингл и его ассистент закончили соединять рёбра, это лёгкое тёплое свечение перелилось и в грудь ему. Лаурлиаэ вообще никакие Узлы не требовались, ему только тело было нужно, физическая оболочка, плоть, в которой мог бы удержаться этот огонь, его клятва отлично привязала — и он ещё в процессе сборки пытался делать какие-то маленькие движения, чуть поворачивал голову, еле заметно двигал плечами, будто пробовал, как пойдёт. Мешал Динглу — и я сказала:

— Эй, дракон, не вертись, а то мэтры тебе сейчас по ошибке прикрутят хвост к пятке — и кто будет виноват?

Тогда он успокоился, расслабился и не дёргался больше. Пока покрывали кости каучуком. Пока заканчивали с суставами. Глена принесла самые тёмные глаза из своей коллекции, настолько тёмно-агатовые, что зрачка не отличить от райка, вставила механизм, защёлкнула — и дракон внезапно открыл явственно золотистые очи, будто это самое внутреннее пламя их подсветило изнутри.

Парик, конечно, оказался не совсем такой, как надо. У них просто не было в запасе с такими длинными волосами, поэтому дракон пока остался без косы. Он казался остриженным — с непривычной вороной чёлкой, какие не носят драконы, а только наши.

— Я сделаю сегодня, — сказала Глена. — Я знаю, что все драконы носят косы. И я проколола в ушах дырочки для колец.

— Спасибо тебе, — сказал ей Лаурлиаэ и взглянул на меня. — Спасибо вам всем, спасибо тебе, белая тёмная леди.

— Не очень-то моргай, — сказала я. — Дай клею на ресницах засохнуть.

— У живых драконов тоже такие ресницы, — сказала Глена. — Длиннущие, даже завидно.

Кто-то позвал Далеха, и Далех пришёл с готовностью, принёс свою торбочку и одежду, которую Лаурлиаэ передали друзья. Наш тут же стал бы напяливать штаны, а дракон задумчиво себя рассматривал, сжимал и разжимал кулаки и пробовал вилять хвостом. Спокойный до бесстыдства по нашим меркам: новое тело у него было не как у фарфоровых моряков, а копия живого… насколько технология позволяла.

Его хвост теперь выглядел откровенно угрожающе: Фогель не стал покрывать его каучуком, хвост остался костяным и бронзовым, с металлическим шипом на конце. Как какое-то оружие.

— Я живой, — сказал Лаурлиаэ, закончив себя исследовать. — И уже не больно.

— А было? — удивилась я.

Он на меня посмотрел как-то… слишком выразительно для фарфорового дракона:

— Моментами — очень.

Я вспомнила, как он дёргался и как я его осадила, — и стыд меня в жар кинул, как Дар.

— Когда сдирали мясо — было мерзко, — сказал дракон. — Когда резали суставы и пилили кости — было… очень… Я думал, болеть будет долго. Но когда собрали тело — стало легче, а сейчас прошло совсем.

— Ох… я не знала, — сказала я. — С людьми не так. Ты прости, мне в голову не пришло…

— Ничего, — сказал Лаурлиаэ. — Ты всё равно меня спасла, я этого не забуду. И я терпеливый.

Он здорово говорил по-нашему — только с мягким воркующим акцентом ашурийцев. Оделся не спеша — и вид у него был такой, будто он всё время прислушивался к себе. И уже одетый, перебирая ожерелье на шее, спросил у Далеха:

— Скажи, брат, я больше никогда не взлечу?

— Почему, э? — удивился Далех. — Что мешает?

— Медь не льётся, брат, — сказал Лаурлиаэ. — Я её не чувствую. Как пустой горшок… незнакомо.

Ну вот, подумала я мрачно. Из ада мы его, конечно, вытащили… но что толку? Он же зачахнет с тоски, никакое искусственное тело душе не поможет. Но Далех был настроен гораздо веселее.

— Это не страшно, брат, — сказал он и ухмыльнулся. — Это бывает. С берега реки сразу не взлетишь, это хорошо, если уползти удалось, а тем более — если ты ушёл своими ногами. Это тебе надо снова зажечь огонь внутри, такое сделать можно. Старики рассказывали.