А Виллемина вскочила мне навстречу:

— Страшно рада тебя видеть, Карла, дорогая! Хоть у нас и не слишком радостные дела на этом геройском корабле, да… Вы ведь уже знакомы с Безмятежным? Его все так зовут, язык русалок слишком тяжёл для людей.

Тритон улыбнулся почти как человек, растянув губы. Вышло даже весело, хоть у него и были дельфиньи зубы, серьёзнее наших. Удивительно: я думала, что улыбаться они не умеют.

Я протянула руку — и Безмятежный подал мне свою, плоскую, как лапка чайки, с перепонками между длинными пальцами. Я думала, он холодный, но рука оказалась очень тёплой и гладкой, приятной на ощупь. Вот тогда-то, когда мы с тритоном пожали друг другу руки, я и перестала бояться русалок. Совсем. Навсегда.

— Я рассказал государыне про город русалок, — прощебетал тритон. — Под водой, но не в воде. Там, в городе под островом, мы дышим воздухом. Попасть в город можно только через подводный грот, никто из людей никогда там не был, потому что человек не может так долго плыть под водой… Но я думаю, что мои друзья, фарфоровые люди, могли бы. И наш государь был бы рад их видеть. Мы вместе с людьми уже воевали с адскими тварями. Я и тебе расскажу всё, что знаю о них. Я останусь тут, когда вы разрежете трупы.

— Храбрый, — сказала я. — И небрезгливый. Или вы вообще небрезгливые, тритоны?

— Я не знаю, — сказал Безмятежный. — В море всё по-другому. Нам нравится многое, что не любят люди, а людям, напротив, приятно то, что не нравится нам. Но твари из ада и нам омерзительны. Мне будет неприятно. Но и вам будет неприятно. Это война. Нам нужно разобраться, чтобы победить.

— Наш друг тритон очень и очень рассудителен, — нежно сказала Виллемина. — А ты сегодня допоздна работала в каземате, там и уснула, да? Очень устала, бедная сестрёнка?

— Ничего, — сказала я. — Нормально поспала. Даже хорошо.

— Но не зашла в наш будуар, — сказала Виллемина. Я слышала, как она улыбается. — Я велела приготовить для нас удобные костюмы, а ты об этом даже не узнала… Плохо. Но ты здорово справилась.

Ну да. На Вильме было коротенькое платье, изрядно не достающее до лодыжек, даже короче, чем я обычно ношу. Держалось оно не на кринолине, а на накрахмаленной нижней юбке. Походный вариант.

— Я больше принципиально не буду носить кринолин, — сказала я. — Буду одеваться как рыбачки. Или как простые горожанки. Кринолин — это неудобно и вообще… Я буду как ты.

— Хорошо, — сказала Вильма. — Значит, и я не буду. Так впрямь гораздо удобнее для работы.

В дверь кают-компании заглянул Талиш.

— Простите, дамы, — сказал он виновато. — Эти… дохлятина… просто адски вонючие.

Собственно, он мог бы и не говорить: мы учуяли. Воняло тухлой рыбой и мертвечиной одновременно, совершенно нестерпимо, даже глаза слезились.

— Будет тяжело проветрить этот запах? — спросила Виллемина с сочувствием.

— Тащите наверх, — решила я. — На палубу.

— Там неудобно, — заикнулся Ольгер.

— Ничего, — сказала я. — Как-нибудь справимся.

И в итоге мы вскрыли тварь прямо на палубе. И всё равно она воняла так, что глаза резало и подкатывала тошнота — жруны были не такие нестерпимо вонючие. Плоть морской дохлятины, казалось, и впрямь разваливалась на глазах.

Тяпка так рычала и лаяла на останки, что мне пришлось отвести её в рубку, оставить там гребень и приказать охранять. Я боялась, что собака нам помешает или в азарте свалится за борт.

Когда я вернулась, тварь уже лежала распластанная, как курица на кухонном столе.

— Вот любопытно, — говорил Валор, раздвигая секционным ножом скользкие почерневшие ткани, — создаётся ощущение, что они тоже опалены адским огнём изнутри. Но ведь они же не огнедышащие, не так ли, глубокоуважаемый Безмятежный?

— Нет, — сказал тритон. — Но бывает, что вокруг них кипит вода.

— А кожа не человеческая, — сказала я. — Акулья, да? Пальцы царапает.

— Не акулья, — сказал тритон.

— Да, кажется, не акулья, — сказал Валор, разглядывая участок кожи в лупу. — Мне представляется, что кожа человеческая, только изменённая. Видите волоски? На теле акулы их сложно себе представить.

— А таких когтей, как у твари на пальцах, вообще нет у нормальных зверей, — сказал Ольгер. — Это же какие-то костяные лезвия! Их тоже изменили?

— Позволите сказать простушке, уважаемые учёные? — спросила Виллемина. — Они ведь и растут как-то иначе… Будто пальцы надрезали, вставили эти лезвия не вдоль, как у всех живых существ, а поперёк — и так прирастили.