— Касны, сука… Лучше бы они меня сожрали. Или все-таки добила эта сраная чумная дева.

Сцепив зубы, он заставил себя сесть, затем и встать — перед глазами потемнело. Взялся облачаться в тут же брошенные вещи и с большим усилием решился все-таки накинуть плащ. Холод поздней осени уж не страшил, и он, попорченный йерсинией, не чувствовал себя достойным Лунного Огня.

Но брату-рыцарю он полагался. Пришлось вынудить себя набросить его на спину.

Йер вышла из-за занавесок, отделявших закуток, в каком устроился брат Монрайт, оглушенная, потерянная.

Так много лет Йерсена собирала по всем книгам орденской библиотеки всякое случайное упоминание, разглядывала карты, зарисовки… знала наизусть названия всех рек, озер и замков, знала город Геркен ниже по течению и Кольхен — выше, помнила свое недоумение, что Геркен с кольхским правом, Кольхен с мадтенским, а не наоборот…

Ей не позволили бы попросту уйти из лагеря и глянуть хоть глазком, хотя ее всю жгло от — не желания — необходимости, увидеть замок над рекой. Дочери чумного края остро нужно было посмотреть на свой родимый дом.

Проклятый Линденау, какой много лет похоронил в своей тени, вдруг оказался совсем рядом — но не менее недосягаем. Это было даже хуже, чем в чуму бояться вовсе его не увидеть, чем не понимать, в чем виновата, если никогда в глаза не видела тех стен, из-под каких ручьями лилась кровь, чем знать, что герб с мечом и липой на кольце однажды может стоить жизни.

Она шла, слюной размачивала корку на губе, чтоб вкус металла отрезвил, и думала, как ей увидеть Линденау.

Пока вдруг не различила хорошо знакомый силуэт..

Йер выскочила на белесо-бледный зыбкий свет невыносимо пасмурного дня, слизавшего деревья наверху оврага пеленой тумана. Она не могла не посмотреть теперь совсем иначе на промозглый, полный серости пейзаж. Все это — ее земли.

Эта грязь, что чавкает под сапогами, мажется по битой первыми морозами траве, балка, болотина, кривые деревца — совсем не липы, а ивняк с ольхой и дичками яблонь и груш, между какими можно угадать болотный мирт и инеистые багульник с дремликом — ее. Невыносимо странно было это понимать. Казалось, пока не увидит замок, не сумеет до конца поверить.

За этим она чуть не потеряла в суете и толкотне знакомый силуэт, и, спохватившись, погналась за ним.

— Эй! — позвала она, легонько тюкнув Содрехта в плечо, когда сумела поравняться с ним. Ей сложно было не разулыбаться.

— Йер! — опешил он.

Она сдалась и расплылась в улыбке, пристально разглядывала друга и с веселым облегчением осознавала: он не изменился так, как Йотван или Монрайт. Повзрослел, конечно и заматерел, и лишь заметней стала нотка жесткости, какая поселилась в выражении лица той осенью, но все-таки он был и оставался Содрехтом, какого она знала.

— Йер! — еще раз повторил он, и тяжелые ладони сжали ее плечи. Он разглядывал ее с мгновение и крепко обнял, будто не стояли они посреди невероятно людного и суетного лагеря. — Давно ты здесь? Когда приехала?

— Сегодня же, с обозом. Много, что ли, вариантов?

Она ерничала, но была не в силах подавить улыбку, вытравить ее из голоса. Большой, косматый, Содрехт был знакомым и таким родным, как будто бы носил с собой кусочек прежней их лиесской жизни, от какой теперь уж мало что осталось.

— С Йергертовым? Какой он встречал?

— С ним самым.

Она разглядела, как на миг улыбка меркнет — кто другой бы не заметил.

— Этот олух не сказал!. Ты разместилась? Где?

— А должен был? Сказать? — Йер было удивительно, что они вовсе разговаривали — не должны, казалось бы, после того, как все тогда сложилось.

И Содрехт ее понял. Даже будто бы потупился, напрягся, словно Йер поймала его за руку на чем-то непристойном. Он разглядывал ветвистые переплетения следов в грязи, истоптанной бессчетными ногами, словно там хотел найти ответ. И вдруг ожесточился и ответил невпопад:

— А разве стоит одна юбка такой долгой дружбы? Мы живем здесь вместе, вместе в бой идем — и что? Отказываться от проверенного временем товарища из-за одной дурной пизды?

Йер даже не нашлась с ответом — слишком уж на многое хотела возразить: что Орья — не какая-то “пизда” и что товарищ не такой уж верный, и сам это доказал — но Содрехт говорил с напором и с апломбом, по каким понятно было сразу: станешь спорить — будет ссора.

И Йер тоже отвела глаза. С гадливым упоением расковыряла ранку на губе и сплюнула кровь вместе с мыслью: ну конечно Йергерту все сходит с рук, как и всегда. В той горькой тягостной тоске, какая пробралась той осенью в Лиесс с туманами, одно лишь утешало: ну теперь хотя бы все увидят, сколько в нем дерьма и гнили, ну теперь-то он свое получит.