Ротгер посмотрел вдруг точно на нее.

— Ну, эту знаю, — он небрежно кивнул в сторону Геррады, — а вот кто у нас такой послушный тут?

— Йерсена Мойт Вербойн, — немеющими из-за холода губами выговорила она.

— Ну кто бы сомневался! Ни подругам не пошла помочь, ни командиру. Это Мойт Вербойны любят — вроде как и тем, и тем зад подлизнула, да?

Он пошел к ней, перешагивая через распростертых чародеек. Встал напротив, взял за подбородок и небрежно повертел.

— А жаль. На рожу миленькая, только никакого интереса — без меня уж сломанная, — и он отпустил ее и повернулся к остальным. — А вам скажу: как орденские сестры вы — говно, причем говно бездарное и бесполезное, но девок годных среди вас отыщется. Надумаете извиниться за сегодняшнее или же потом еще за что — по вечерам в своем шатре я склонен слушать и прощать. Хоть так на что-нибудь сгодитесь.

День так и не разошелся, так и оставался мрачным, пасмурным и полным серости, но оживленная возня хоть чуть его облагораживала — а возни той возле котла кашевара было много.

Йер с другими чародейками стояла в длинной очереди. Она силилась не замечать, как снова стала среди них чужой, и как даже доселе примечавшая ее Йоланда избегает сталкиваться взглядом.

Настроение было поганое, как и у всех. Колдуньи улучили время чуть отмыться, но нисколько не приободрились. Кто-то всхлипывал и все никак не мог остановиться. Еще кто-то сломленно шептал:

— В чем он неправ? Мы — матери и жены, а не… это…

В ответ ее приобняли, и кто-то также тихо взялся бормотать слова поддержки. Йер неловко было понимать, что, как бы ни хотела, она не способна разделить их чувства.

Да, ей было страшно — из-за брата Ротгера и из-за них самих: ей Йергерт много лет показывал, как можно обвинить в любой своей беде того, кто совершенно ни при чем — но страх ее, похоже, был иным. Она, к тому же, не испытывала злости или отвращения и не была унижена. И, ко всему, не видела себя ни матерью, ни чьей-нибудь женой — уж про нее брат Ротгер был не прав во всем.

Геррада все вилась вокруг Йоланды и заламывала руки.

— Вы не понимаете! Я ведь из Гейно, и я знаю его! Он… Он… жуткий. Вы не станете ведь злиться на меня за страх?

Йер раздражало то, как та заискивающе заглядывает мрачной рыжей чародейке в хмурое лицо. Йоланда не рыдала и не причитала.

— Знаешь, говоришь… — пробормотала она, явно размышляя. — Ну так расскажи нам.

В ней, конечно, что-то поменялась — она стала то ли холоднее, то ли собранней, и с этой переменой сделалась, пожалуй, устрашающей.

Другие сгрудились вокруг, желая слушать.

И Геррада, запинаясь, рассказала, что брат Ротгер был из тех, кто упивается мучениями, что он всякого всегда готов унизить и сломать, и что ей лично доводилось видеть четверых, кто предпочел убиться из-за страха перед ним. И еще сколько-то сбежали — их потом судили. Говорила и про то, что не было полусестры, какую он не взял бы силой, равно как он брал селянок или вовсе любых девок. И еще добавила, что не встречала никогда кого-то столь жестокого и столь бесчеловечного.

— Однажды в замок пришла девка из какой-то деревеньки, попросила брата Ротгера и рассказала, что после того как он с ней… Словом, она понесла. И он оставил ее при себе и развлекался с ней, а как живот ее стал уж совсем большим — так он вспорол его, отрезал ей обе руки и за ногу болтал перед ее глазами чадо, вырезанное из ее чрева, пока та до смерти истекала кровью!..

— И ты лично это видела? — не утерпела Йер.

Все чародейки обернулись на ее, и взгляды их были остры и холодны.

— Нет, так рассказывали. Это было до того, как меня батька отдал в замок.

— Мало ли, чего рассказывают, — мрачно буркнула Йерсена. Не могла поверить, чтоб он оставался в Ордене после такого. Ладно на войне, но в собственном конвенте — просто невозможно. Да и ей самой не приходилось ни про что такое слышать, хотя сплетни пфлегерских и фогтских замков братья то и дело привозили — уж такое громкое событие они не пропустили бы.

— Ты будешь его защищать? — вскинулась Дрега.

— Не его, а Орден. Мы — не сборище ублюдков и головорезов, и такому не доверили бы плащ.

От взглядов Йер едва не ежилась, но сдерживалась, и вздохнула с облегчением, когда всех отвлекло нелепо громкое “Л-ля, уж второй день между ног болит!” от серого плаща, что плелся мимо с миской. Бледный и осунувшийся, он втолковывал это приятелю, махая ложкой.

— Ну, ты главное не повторяй за тем… как его звали? Ну, кто зуд в паху решил унять об дырку в гнезде шершней. Его, помнится, похоронили с тем гнездом — так хер распух, что было не достать…

— Так ведь уже почти зима, какие шершни…