Тем временем в нижнем дворе толпа из полубратьев и полусестер облюбовала выгребную яму — Онь готов был клясться, что так можно избежать чумы: пока дышишь говном и прочей дрянью, запах их перебивает вредоносные чумные испарения. В конце концов там кто-то надышался до того, что потерял сознание и рухнул в яму — в ней и захлебнулся. Остальных то не остановило.

Дети в приюте выдумали новую игру, раз уж теперь не стало слизняков. Один другого спрашивал: “Откуда ты пришел?”. Второму должно было отвечать: “Я с запада”. “Что ты принес с собою?” “Смерть”. Этот нехитрый диалог, казалось, можно было разобрать в любой момент, едва стихала прочая возня.

Едва ли был еще какой-то год, когда Дня почитания так ждали и так опасались одновременно.

Глаз Йише не спасли.

Целительница билась долго и дотошно, но в итоге опустила руки и признала то, что стоило бы признать с самого начала. Когда все это слушал Йотван, Йер тихонько наблюдала, притаившись между занавесей, штопая постельное белье. Она не подавала голоса и быстро опустила взгляд, но с некоторым содроганием ждала того, что он ответит.

Йотван не ответил.

Вместо того потом, уже уйдя из госпиталя, он безмолвно привалился к стенке и прижался головой к камням. Кольчужные колечки звякнули. Он не издал ни звука.

Йерсена молча наблюдала из тени и мяла котту — ей хотелось подойти и прикоснуться, может быть обнять, пообещать, что будет ему новой дочерью вместо безмозглой дурочки — гораздо лучшей. Она могла бы обещать ему все что угодно — пусть бы только попросил. Но ей пришлось вместо того впиваться в собственную кожу и терпеть, осознавая, что он никогда не примет ее обещаний. Что она ни делай — не утешит. Уж тем более не после их последней ссоры.

Йерсена думала, что милое бы дело было дурочку добить — коровьим пастинаком, если б Йотван его весь не выполол. Он бы тогда скорбел три дня, как всем положено, но после должен был ее забыть, как всякого покойника. И всем бы стало легче, лучше — девка и сама не мучилась бы больше, и другим проблем не доставляла. Йерсене оставалось только радоваться, что в День почитания Западных Духов некогда об этом рассуждать.

Всех их прославляли сегодня: и всем хорошо знакомых, будь то Западная Байина, что дала свое имя цветкам очного цвета, что зовутся в народе ее глазками, или Западная Тюранда, покровительница травниц и знахарей; будь то Западный Йехиэль, что нашел малахит в горах над Лиессом или его брат Йехиер, что хранит и оберегает прииски; будь то славный Западный Тиртулеан, что сумел заключить договор с Духами Севера во время Войн или его добрая жена Йорданика, к какой обращали свои просьбы о богатом урожае селяне… — и всех тех, чьи имена унес в свою дымку Повелитель Туманных Троп. Осень — их время: время тех, кого помнят и тех, кто давно позабыт. Время урожая, время благодарности, время поминать ушедших и славить живых. Время многоликое, доброе и жестокое одновременно: время, что наградит плодами и злаками, что насытит, накормит и подарит отдохновение от летних трудов, едкой жары и палящего солнца; время, что закутает в туманы, исхлестает промозглым дождем и уколет первыми заморозками; время, когда нищие и бездомные начинают насмерть замерзать в городских подворотнях, и то там, то тут вспыхивают пожары от неловко затопленных печек; время, когда даже в города вместе с крысами пробираются вершниги, потому что тела угоревших под забитыми трубами лежат дольше трех дней…

В эту ночь Духам говорят спасибо за ее, осеннюю, щедрость и униженно молят о милости от ее ежегодной жестокости, в эту ночь просят об урожае на следующий год, и все, кто работает на земле, бросят в жаркие костры на одну ленту больше, чтобы донести Духам свои благодарности: “Да пребудут наши труды праведными, угодными и обильными. Жойе-вас, мойтаэ” — “Мы нижайше благодарим вас, Духи Запада”.

Йер успела хорошо узнать осень — ее милость и ее жестокость; знала, как она умеет отнимать и дарить. Знала ее многоликость: золото парадной листвы и ясное голубое небо цвета лиесской синевы, вымаранное неожиданно грязными облаками, что еще не готовы пролить дождь, острая ломкость полысевших ветвей и то чувство тоски и одиночества, что рождает их вид на фоне смурнеющих мраморных туч, ласковые до прилипчивости туманы, белой дымкой наползающие с гор и колючий и злой ледок на лужах, что легко раскрошится под ногой… знала свою собственную осень, что носила в глазах и тот едкий и беспощадный пожар, что всегда готов был сожрать ее за мгновение.

А еще знала, что ей всегда нечего было просить у Духов Запада. Она не работала на земле, и ей дела не было до урожаев и буйства растений: в ее мире — только каменные стены Лиесского замка и высокое горное небо над головой; с него каждую ночь смотрели ставшие ей родными Семь сестер — самое приметное созвездие, названное в честь семи великих земель Лангелау и семи Западных дев. И из года в год она после праздничных плясок подходила к костру, долго и задумчиво мяла в руках зеленую ленту и в конце концов бросала ее в пламя, бормоча под нос безликое “Жойе-вас, мойтаэ” — чтобы после торопливо и неловко уйти, не зная, можно ли так.

Этот год был другим.

Слишком много всего непривычного и странного было теперь. Слишком страшно завывали за стенами замка чумные, слишком зыбкой виделась собственная жизнь без плаща и дара — если жизнь та еще будет при ней: слишком голодно и людно было в хохбурге.

На сей раз Йерсена не знала, чего ей просить, потому что не уверена была, что такие просьбы дозволено обратить к Духам Запада. Может ли она просить у них дар? Может ли просить, чтоб еды хватило до конца мора?

Йер за день искусала все губы в раздумьях об этом — за делами как-то незаметно вышло, а дел было много. Приютских с самого утра, чуть только отступила темень, повели по тропке в горы. В другие дни влетело бы любому, кто додумался бы лезть через калитку — хлипкую, незапертую, но неумолимо разделяющую замок и небезопасные и неприветливые земли гор и приходящих с них гостей.

Взбираться по тропинке неудобно — заплетенные узлами корни, обрамляющие камни, складывались в рваные и неудобные ступени, жалящие ступни выступами сквозь подошву; ветки и крутые скосы скал ранили руки, ищущие, за что придержаться.

Но дети знали: тропка выведет на ровное плато с полянкой, рощицей и смутно различимым вдалеке ущельем. Болтали, будто через то ущелье есть дорога, что выводит дальше в горы — к приискам ли, в обход города ли — этого не знали. Йерсене пару раз случалось прочитать, что в древности, когда на замок нападали и осады делались особенно жестоки и невыносимы, по такой вот — может, этой самой — тропке уходили в горы и искали там защиты, пропитания и помощи великих Духов. Так не раз спасался гарнизон тогда еще лишь зародившегося Ордена.