— Бутыль-то где взяла?

— На кухне в кладовой тайник. — Ей не хватало смелости, чтоб распрямиться и смотреть ему в лицо.

— Ну надо же, — он вяло хохотнул. — Ведь подучил же кто. Тебя не видели хоть? Не сообразит кухарка, кто ее обнес? Влетит же и тебе, и мне потом.

Она поспешно замотала головой. Ей Рунья объяснила, что кухарки иногда сливают себе по чуть-чуть вина из самых угодивших бочек, потому не смогут наказать за воровство. Главное не попасться — если за руку поймают, от души всекут.

Йотван вздохнул еще раз и откупорил бутыль, глотнул и крякнул.

— Ух!.. Хорошее, крепленое… Вот это ты удачно принесла.

Йерсена слабо улыбнулась на его слова. Ну наконец сумела угодить, подумала она и выпрямилась. Не хотела уходить.

— Все говорят, что мы, наверно, осень не переживем, — сказала она осторожно. — Что все это, может быть, в последний раз. Поэтому… расскажете мне что-нибудь? Как раньше? Напоследок.

Йотван хмуро глянул на нее, потом в бутыль.

— Ну и чего я расскажу тебе?

— Все что угодно. Может быть, про светские владения? Про магию?

— У Кармунда спросила бы — он всяко больше знает, — резко огрызнулся Йотван.

Йерсена уронила глаза в пол.

— Его мне страшно спрашивать. Да я и не хочу.

— Я знаю, что ты с ним якшаешься.

— Он сам подходит и сам говорит со мной. Я отказаться не могу, он рыцарь, — она подняла глаза, чтоб врать поубедительней и поуверенней.

Йотван с досадой дернул челюстью и опрокинул в себя несколько глотков.

— И для чего б тебе понадобились светские владения, раз не из-за него? — сварливо спросил он.

Она замялась.

— Ну… когда в библиотеке помогала, то читала одну книгу по распоряжению смотрителя… Там было сказано, что рядом с Линденау есть одно. Зовется Хойрандом.

— А… — Казалось, после этого признания, Йотван смягчился. — Хорошо. Смотри…

Он взялся объяснять, что с давних пор, когда лишь зарождался Орден, далеко не все согласны были перейти под его власть. Со временем он начал править в Лангелау, утвердив единую систему: во главе Земли стоит ландмайстер, и ему подчинены ландкомтуры и их баллеи, им же подчиняются простые комтуры с их комтурствами, и в последних выделяются по мере надобности фогтства, пфлегерства, вальдамты… Но с тех пор, когда не все желали вступить в Орден, сохранились и Рода, что присягали Родам более великим, но не Ордену. Оттуда и взялись все светские владения с их мойтами и сорсами, виитами и ройнами, что подчиняются тому лишь, кому присягали и ответ несут лишь перед ним или самим Магистром — но не как перед верховным братом Ордена, а как перед правителем страны.

— Не знаю, кому Хойранд присягал, — закончил Йотван. — Может быть, ландкомтуру… А может быть теперь уж никому. На той земле сейчас большой бардак.

Йерсена вдумчиво кивала и запоминала все как следует. За это время она уж успела рядом сесть, смотрела, как в рябом свету рыцарь рассеянно цедит вино и думала: когда-нибудь ей может быть случится повидать тот Хойранд и самой. Было бы любопытно посмотреть, как все устроено в светских владениях… И лишь мгновение спустя она припомнила, что, может быть, чума не даст ей повидать хоть что-то за стенами замка. Может, уже даже эту зиму не покажет.

— А впрочем… — Йотван поболтал вино в бутыли, — где бы не бардак?

Пока он пил, она отметила, что, надо думать, крепость этого вина берет свое. И что не ожидала, что он станет так его хлестать — думала, может, только пригубит да и прибережет остатки.

— Что так смотришь? Хочешь? — он подсунул ей бутыль.

Она засомневалась на мгновение, но все-таки взяла, попробовала — и скривилась жутко. Он развеселился.

— Стало быть, еще не доросла. Вот как научишься не морщась пить — так будешь взрослая.

Йерсена, каплю уязвленная, со всей серьезностью кивнула, будто обещала: будет и научится. А Йотван глянул на нее пронзительно, скривился и опять припал к бутыли. Она наблюдала, хмурясь.

— Почему вы пьете?

Он аж поперхнулся.

— А чего мне еще делать? Или ты вино несла, чтоб просто посмотреть?

— Нет. Я хотела сказать… Почему вы напиваетесь?

Он снова искривил лицо, а взгляд потяжелел. Йерсена нервно ерзала.

— Да потому что жизнь — дерьмо, — сказал он наконец.

— Чума?

— В жопу чуму.

Йерсена ничего не поняла, но замолчала, побоявшись его злить. Она смотрела, как дрожит огонь светильника и как ему дотошно подражают тени. Вдруг навалилось осознание, что смутный шелест, какой слышался уже давно — стук ливня, зарядившего по крыше. Все-таки влило.

— Жалеешь? — спросил Йотван вдруг. А различив ее непонимание, продолжил: — Жаль тебе меня? Сижу и напиваюсь в темноте с мелкой соплячкой, потому что больше ничего мне не осталось.

Она поняла теперь одно: он пьян. Поэтому молчала. Лишь смотрела — и в извечной рыжине вокруг зрачка плясал сумрачный призрак огонька светильника.