— Я ответил себе и сказал себе в том же духе: «Смотри за собой или не смотри — всё будет так же!»

Грейс подхватывала обрывки детских стишков, доносившихся из коридора, слушая, будто песня была обломком, плывущим по реке.

— Что ты делаешь? — Это прозвучало как обвинение. Сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз слышал голос твоей матери? Я так по нему скучал.

— Просто пою. — Я протянул тебя к ней. — Хочешь подержать его немного—

Твоя мать развернулась и ушла.

—

— Жил-был мальчик, он живёт в своей коже. Когда он вылезет, ты можешь залезть!

—

Время в нашем доме текло гораздо медленнее. Дни сливались воедино. Могли пройти недели, месяцы с твоего дня рождения. Но мы должны были держаться. Нам нужно было сохранять связь.

Нам нужно было оставаться втроём — это магическое число.

Так что я придумывал отговорки. У Скайлера простуда. Какая-то зараза ходит… Грейс просто не в себе последнее время. Ей нужно отдохнуть… Никто никогда не задавал вопросов и не осуждал нас.

Никто не сомневался.

Но этот дом… Воздух здесь больше не шевелился. Когда ты растешь в этих краях, привыкаешь к влажности. Это просто часть жизни на Юге. Но эта жара была другого рода. Я никогда не чувствовал, чтобы воздух становился таким густым, как подливка, замешанная с слишком большим количеством крахмала.

Если бы я не знал лучше, я бы сказал, что влажность исходит от тебя, Скайлер…

—

Моя ферма по выращиванию мягкотелых крабов не принесла особых результатов. Большинство моих линяющих особей погибли. Они съели друг друга. Как только один начинал линять, остальные набрасывались, разрывая его клешнями и пожирая, пока никого не оставалось.

Я просто не уделял этому достаточно внимания. Видимо, моей мечте о садке для линьки во дворе придётся подождать ещё день. Кроме того, у меня были дела поважнее. У меня был ты, сынок.

Заботиться о тебе было работой на полный день.

—

Ты больше не хотел играть со своими старыми игрушками. Каждый раз, когда я укладывал тебя, чтобы дать отдохнуть своим уставшим рукам, я протягивал тебе пластиковую погремушку или одну из твоих плюшевых зверюшек. — Как насчёт этого?

Ты швырял их через всю комнату и начинал реветь.

реветь

реветь

—

Прорезывание зубов давалось тяжело. Должно быть, это было очень больно, судя по твоему рёву. Я перепробовал всё. Бензокаин. Замороженные кольца для зубов.

Я просовывал указательный палец тебе в рот и водил им по резиновому гребню дёсен, надеясь помассировать их. Может, почувствую, не прорезается ли уже зубик снизу.

Во всех книгах для родителей говорится, что первым обычно появляется один из нижних центральных резцов, так что я был немного ошеломлён, нащупав костяной выступ на верхней десне.

И уж точно не ожидал порезаться об него, но—

Сюрприз.

—

Сначала удобрение, затем молитва.

Клубок рыбьих кишок лежал на разделочной доске, кости — кучей рядом. Я сметал всё это в ведро и выносил в сад твоей матери. Взяв лопату, я выкапывал ямку размером с одну рыбу и закапывал её останки. Отступал на пару шагов и копал следующую, опуская туда другую рыбу. К концу весь сад был усеян рыбьими костями.

— Тебе бы не помешала помощь тут, дорогая, — говорил я твоей матери. — Сад сам себя не обработает.

Грейс поворачивала голову в мою сторону, всегда безмолвно, и просто смотрела. Её зубы теперь казались шаткими, дёсны отступили до самых корней. Её глаза были похожи на гребневиков, выброшенных на берег, сморщивающихся под беспощадным солнцем.

Что с ней происходит? Куда исчезает её тело?

Каждый раз, когда я ловил сома, я тащил его домой в картонной коробке. Картон впитывал столько воды, что коробка провисала посередине. Я нёс её обеими руками. Открывал на кухне, и сом выползал наружу. Они дышали так тяжело, что я видел прямо в их глотки.

Твой рёв доносился из этих рыбьих ртов. Я не мог избавиться от твоего звука. Он всегда был в моей голове. Не было способа заглушить твой плач.

Я хватал каждую рыбу за шею и тащил к разделочной доске. Её жабры скользили по моему большому пальцу, щекоча меня. Иногда рыба выскальзывала и падала на пол.

— Вернись-ка сюда, мистер Усач, — говорил я, наклоняясь, чтобы поднять её.

Я потрошил рыбу для жарки, нож отделял мясо от костей. Один за другим я вытаскивал каждое ребро — любит, не любит, любит, не любит — пока не оставались лишь позвоночник и голова. Затем я выкладывал их на солнце, пока усы не сморщивались.