— Грейс, это он... Клянусь, это он. Это Скайлер.

Потребуется время, чтобы убедить ее, но у нас было время. Ничего, кроме времени.

Времени и сил.

—

Мне нужно было внимательно следить за твоей матерью. Она больше не доверяла твоим прикосновениям.

Я бы не сказал, что боялся, что она может... что-то сделать... с тобой... но решил, что будет разумно оставаться дома, когда это возможно. На всякий случай, если она попытается...

И...

Неважно. Это не та история. Я забираю эти слова обратно.

Твоя мать была в порядке.

С ней все будет хорошо.

Мы почти не видели людей после твоего возвращения. В любом случае, ни у кого из нас не осталось много родни. Кроме того, казалось безопаснее держаться ближе к дому. Как семья. Только мы втроем.

Это магическое число.

—

Ты больше никогда не спал.

—

Река посерела. Болотная трава начала желтеть, прежде чем стать ржавой.

Тишина. Ничто не шевелилось в лесу.

Звук по-разному распространяется в воздухе в зависимости от сезона. Холодный зимний воздух гораздо лучше усиливает шумы, чем летняя влажность.

Как только температура опускается ниже нуля, атмосфера становится хрустящей, затачиваясь, как нож о точильный камень.

Простой крик цапли может прорезать мили холодного воздуха, достигая расстояний, недоступных летом. Звуки, будто ребенок плачет у воды.

Ты всегда плакал. Всегда был голоден. Всегда кричал, требуя больше от своей матери.

Ты жаждал Грейс так, как раньше не жаждал. Твои крошечные руки хватали воздух, как только она входила в комнату. Твои пухлые руки тянулись к ней, куда бы она ни пошла, будто она была солнцем, а твои руки — цветами, отчаянно нуждающимися в тепле. Только мать могла дать его. Я пытался, но тебе всегда была нужна она.

— Грейс, пожалуйста — просто подержи его.

Она никогда не отвечала.

Никогда не смотрела.

— Ты хотя бы попробуешь? Ненадолго? Может, тебе понравится...

Ты успокаивался, только когда мы держали тебя. Между тобой и нами должен был быть постоянный контакт. Когда ты наконец затихал, и я думал, что ты уснул, я начинал мучительный процесс освобождения, вынимая тебя из рук и как можно осторожнее кладя в кроватку... но как только я отпускал тебя, ты снова начинал кричать.

Весь этот плач.

Ты был чайником на полном кипении, выпуская горячий пар. Вся кровь приливала к голове, щеки становились темно-фиолетовыми. Я думал, ты лопнешь, как клещ, переполненный кровью, готовый лопнуть от малейшего нажатия. У нас не было выбора, кроме как держать тебя.

—

Мы так много не спали. Грейс больше всех. Ты нуждался в ней так, как я не мог понять, но разве не все дети нуждаются в своих матерях? Чем ты отличался?

Я видел, как ее глаза проваливаются в орбиты. Как щеки вваливаются к зубам. Как десны отступают. Она выглядела такой изможденной. Так... опустошенной. Ее кожа сухая, как пергамент. Я пытался покупать лосьоны в магазине, но бутылки оставались нераспечатанными, скапливаясь.

Все, чего я хотел, — помочь. Как я мог это исправить? Вернуть все, как было?

Как же звучала та история?

—

Грейс и я почти не разговаривали к тому времени. Единственный звук в нашем доме исходил от тебя, кричавшего, чтобы мы взяли тебя на руки. Твоя мать никогда не произносила твое имя. Вслух.

Но ты был в наших мыслях.

Всегда в мыслях.

—

Теперь она позволяла тебе плакать часами.

— Ты не можешь просто взять его? — спрашивал я, почти умоляя. — Хотя бы пока он не успокоится?

Она поворачивала голову ко мне и просто смотрела, не говоря ни слова. Когда она смотрела на меня так, меня всегда пробирал холод.

Что она видела? Во мне? На кого она вообще смотрела в те моменты?

—

Мне пришлось самому разбираться, что тебе нужно. Я постепенно научился различать виды плача, понимая, какая нота что означает.

Выстрел из ружья — голод.

Воющая сирена — грязный подгузник.

Свист чайника — одиночество.

Ношение тебя всегда успокаивало. У меня не было другого выбора. Я брал тебя на руки, и мы просто ходили по коридорам нашего дома часами, туда-сюда.

Я пытался убаюкать тебя песней. Тебе очень нравились колыбельные.

— Шёл я однажды, разговаривал сам с собой, и сказал себе самому: «Смотри за собой, береги себя, ведь никто о тебе не позаботится…»

Иногда то, что мы думаем, будто держим лишь в голове, вдруг выползает наружу, находя путь из нашего разума. Эти мысли вырываются через рот, как пузыри воздуха, проскальзывающие сквозь губы под водой. Я напевал тебе колыбельную по всему дому, думая, что никто больше не слышит.