— Ничего невозможного, — ответил я, стараясь быть вежливым. — Просто нужно было правильно распределить имеющийся материал.

— Но ведь тысячи тонн камня! — не унимался купец. — И всего за какие-то минуты!

— Потихоньку-потихоньку…

Следующий час превратился в череду похожих разговоров. Любопытные аристократы, купцы и промышленники окружали меня, засыпая вопросами о битве, о восстановлении стены, о моих планах. Я отвечал коротко, стараясь не вдаваться в подробности. Полина элегантно отвлекала особо назойливых, а Коршунов просто молча стоял рядом, создавая своим видом некий барьер.

Сквозь толпу ко мне пробиралась знакомая фигура в строгом тёмно-синем платье. Виктория Горчакова выглядела озабоченной, её обычно уверенное лицо было омрачено тревогой.

— Боярин Платонов, — она кивнула мне, затем Полине. — Графиня Белозёрова. Простите, что прерываю, но мне необходимо с вами поговорить.

— Конечно, Виктория Константиновна. Что-то случилось?

Она отвела меня чуть в сторону, понизив голос:

— Вы навещали Илью и Елизавету после… после того, что произошло?

Я почувствовал беспокойство.

— Нет. Не хотел навязываться. Подумал, им нужно время, чтобы… справиться с потерей, — ответил я.

Горчакова посмотрела на меня так, словно я сказал какую-то нелепость.

— Время? Боярин, им сейчас нужна поддержка близких людей, а не одиночество! Вы же были другом их семьи!

Я собрался ответить, но она перебила меня.

— Я не зря спросила, Прохор Игнатьевич. Вы отважный воин, но если б я знала вас хуже, подумала бы, что вы чёрствый сухарь. В такие моменты человеку необходимо знать, что он не один. Что есть те, кому не всё равно.

Её слова задели меня сильнее, чем она могла предположить. Я вспомнил, как сам переживал смерть Хильды. Как запирался в своих покоях, отгоняя всех, кто пытался утешить. Как нуждался в одиночестве, чтобы прожить эту боль, переварить её, принять. Только побыв наедине со своим горем, я смог вернуться ко двору и поддерживать маску нормальности. Мне было необходимо это уединение, эта возможность скорбеть без свидетелей.

И я, не задумываясь, решил, что Илье с Лизой нужно то же самое. Дал им то, что требовалось мне самому во время потери близкого человека — пространство и время. Но немудрено, что не все переживают утрату так, как я.

— Вы правы, — признал я. — Надеюсь, ещё не поздно это исправить.

Виктория обрадовалась:

— Лиза вчера спрашивала о вас. Думаю, ей было бы важно знать, что вы помните о них.

— Обязательно навещу их, — пообещал я.

В этот момент раздался звук фанфар. Церемония награждения начиналась.

Князь Оболенский стоял на возвышении в парадном мундире, увешанном орденами. Рядом — придворные и высшие офицеры. Трофимов держал бархатную подушку с наградами.

Первыми награждали простых солдат и младших офицеров. Каждый получал свою медаль или орден под аплодисменты зала. Я наблюдал за лицами этих людей — усталыми, но гордыми. Они заслужили признание.

— Боярин Прохор Игнатьевич Платонов! — наконец прозвучало моё имя.

Я поднялся на возвышение под взглядами сотен глаз. Князь смотрел на меня с лёгкой улыбкой.

— За проявленную доблесть при обороне Сергиева Посада, за спасение жизней граждан и восстановление городских укреплений награждается Орденом Святого Владимира первой степени!

Матвей Филатович взял с подушки тяжёлый золотой крест, покрытый красной эмалью с чёрной каймой. В центре на белом поле красовался вензель святого Владимира под княжеской короной. К кресту прилагалась широкая трёхполосная лента — чёрная по края и красная в центре, а также восьмиугольная звезда с девизом «Польза, честь и слава».

Князь собственноручно надел мне звезду на левую сторону груди и повесил ленту с крестом через плечо. Зал взорвался аплодисментами.

— Но это ещё не всё, — продолжил Оболенский, когда шум стих. — Недавние трагические события, при всей их тяжести, сделали нас сильнее. Мы увидели истинные лица — как героев, так и предателей. В ближайшее время в нашем княжестве пройдут реформы, направленные на искоренение коррупции и укрепление обороноспособности.

Он сделал паузу, обводя взглядом притихший зал.

— Также рад сообщить, что территория нашего княжества приросла. Марка Угрюм добровольно перешла под покровительство Сергиева Посада!

По залу пробежал шёпот. Далеко не все были в курсе этой новости, хотя Эфирнет весьма сильно всколыхнуло моё публичное обращение к Владимирскому княжеству.

— Боярину Прохору Игнатьевичу Платонову жалуется титул маркграфа Угрюмского! Отныне к нему надлежит обращаться «Ваше Сиятельство»!

Аплодисменты на этот раз были разными. Кто-то хлопал искренне, восхищаясь моим взлётом. Кто-то — из вежливости. А в некоторых взглядах я читал плохо скрытую зависть и даже враждебность. Что ж, неожиданное возвышение «выскочки» не могло всем прийтись по душе.