Я обогнул каталку, брошенную кем-то посреди коридора, едва не зацепив ее.

Проклятье! Ну почему реанимация всегда находится в самом дальнем крыле?! Я лавировал между сонными пациентами, бредущими в туалет, и запоздалыми посетителями. Одна молоденькая медсестра с лотком, полным пробирок, шарахнулась от меня в сторону, чудом не рассыпав все свое хрупкое сокровище.

— Вы куда, адепт?! — навстречу мне, выйдя из своего кабинета, шел сам Сердюков.

Его лицо вытянулось от удивления, когда я пронесся мимо него, как обезумевший бык. Он что-то крикнул мне вслед, но я не обратил на это ни малейшего внимания. Нет времени!

Вот она, предпоследняя дверь. Сил на то, чтобы нажать на ручку, уже не оставалось. Я просто врезался в нее всем телом, готовый снести ее с петель. Есть только одна мысль, один приказ самому себе: успеть. Успеть. Успеть

Именно в этот самый момент в другом конце просторной палаты истошно и надрывно запищал монитор.

— Да черт бы тебя побрал, Сидоров! — негромко, но с чувством выругалась Светочка себе под нос.

Терпение ее было на исходе. У соседа Шевченко, пожилого мужчины после сложнейшей операции на сердце, снова «заплясала» на экране кривая ЭКГ.

Фибрилляция.

Она раздраженно бросила прозрачную трубку системы с «коктейлем» на прикроватную тумбочку Шевченко. Лекарство легонько булькнуло в пакете.

«Подождет минуту, никуда не денется», — пронеслось утешительная мысль у нее в голове, и она бросилась к другому пациенту.

Пришлось повозиться: поправить один из отошедших электродов, ввести в катетер нужную дозу антиаритмического, несколько минут неотрывно следить за монитором, пока трепещущая линия сердечного ритма не успокоилась и неохотно не вернулась в приемлемые рамки.

— Вот же, никакого покоя, — проворчала она, возвращаясь к кровати Шевченко.

Она снова взяла в руки трубку от капельницы, проверила, на месте ли игла в катетере, и вновь занесла руку над белым колесиком регулятора. Палец снова коснулся ребристой поверхности. Ну, теперь точно можно начинать.

Именно в этот самый момент массивная дверь в палату реанимации с оглушительным грохотом распахнулась, ударившись о стену. На пороге, тяжело дыша, пытаясь восстановить сбитое дыхание, появился Разумовский.

— СТОЯТЬ!

Его крик прозвучал не как человеческий голос, а как выстрел в звенящей тишине больничной палаты, заставив пищащую аппаратуру показаться фоновым шумом.

Светочка вздрогнула так, что едва не выронила капельницу. Ее палец замер в миллиметре от рокового движения, а сердце ухнуло куда-то в пятки. Она испуганно уставилась на него, не понимая, что происходит…

Мой крик, вырвавшийся сам собой, прозвучал резко, как щелчок кнута в звенящей тишине.

Все замерли. Дежурная медсестра, Светочка, застыла с трубкой капельницы в руке, ее палец навис над самым колесиком регулятора. Она вздрогнула и испуганно уставилась на меня широко раскрытыми глазами.

Я прошел в палату, сокращая расстояние до кровати Шевченко. Не говоря ни слова, подошел к Светочке, взял ее руку своей и мягко, но решительно отвел ее от капельницы.

Затем я взял пакет с раствором, в котором плавал смертельный для Шевченко коктейль, и поднял его на уровень ее глаз.

— Что бы ты ни собиралась сделать, — мой голос звучал тихо, но отчетливо звенел сталью, — немедленно прекрати. Это назначение — ошибка.

— Но… как? — она моргнула, ее бледное лицо не выражало ничего, кроме абсолютного недоумения. — Но ведь… там подпись Мастера-Целителя Сердюкова…

— Он ошибся, — твердо сказал я.

— Добрый день, Илья, — раздался за спиной вкрадчивый голос. — Не ожидал тебя здесь увидеть. Что-то случилось?

Я обернулся. В дверях стоял сам Сердюков, чье удивление на лице было неподдельным. А за его спиной, скрестив руки на груди и сверкая глазами, полными праведного гнева и плохо скрытого торжества, маячила Алина Борисова.

— Что ты себе позволяешь?! — тут же взвилась она, шагая вперед. — Срываешь жизненно необходимое лечение! Вмешиваешься в работу Мастера-целителя!

— Делаю свою работу — спасаю пациента, — спокойно ответил я, глядя прямо на Сердюкова. — И от этого вашего «жизненно необходимого лечения». Я уже начал терапию антибиотиками, и сейчас вводить ему иммуносупрессоры — это все равно что выстрелить в голову.

Наступила тишина. Сердюков растерянно переводил взгляд с меня на Борисову, потом на медсестру.