Тишина в кабинете стала почти осязаемой. Она давила, заставляя переваривать произошедшее снова и снова. Каждый думал о своем, но, уверен, мысли у всех были примерно об одном и том же.

Первым не выдержал Фролов.

— Не верю… — тихо произнес он, глядя в стену. — Алина не могла…

— Могла. Мы все сами видели, Макс, — еще тише ответил Величко. В его голосе не было и тени сомнения.

— Ты доволен? — спросил меня резко обернувшись, Фролов.

— С чего бы? — я поднял на него тяжелый усталый взгляд.

— Избавился от конкурентки! Теперь на одного кандидата на место меньше!

Я медленно покачал головой. Идиот. Неужели он до сих пор не понял? Думает, все так просто.

— Фролов, она сама себя уничтожила. Сама. Подменила анализы, чуть не угробила пациента, солгала заведующему. Я просто не дал ей утащить на тот свет еще и Шевченко. Вот и вся моя роль.

Он открыл рот, чтобы что-то возразить, но не нашел слов. Только сжал кулаки и снова отвернулся.

— Мы… мы не думали, что она на такое способна, — нарушил тишину Величко. — Она всегда была такой… правильной.

И в этом была вся суть. Милая, умная, амбициозная Алиночка. Никто не думал.

— Да все вы, двуногие, способны на любую гадость! — презрительно фыркнул Фырк, который с интересом наблюдал за нашей сценой. — Просто не у всех хватает смелости или глупости, чтобы решиться!

Он был прав. К сожалению.

Я поднялся со стула, решительно встряхнув головой. Хватит рефлексировать. Пора возвращаться к реальности, в которой пациенты все так же ждут помощи, а болезни не берут выходной.

— Хватит ныть, — мой голос прозвучал неожиданно жестко, разрезав вязкую тишину. — У нас под завязку забито отделение, работы — выше крыши. А вы тут сопли на кулак наматываете из-за чужой глупости.

Я подошел к шкафу, вытащил первую попавшуюся стопку историй болезни и демонстративно положил на свой стол. Рутина — порой лучшее лекарство от тяжелых мыслей. Она не требует эмоций, только концентрации.

Фролов и Величко вздрогнули от моего тона, посмотрели на меня, потом друг на друга. Поколебавшись пару секунд, они нехотя последовали моему примеру, тоже взявшись за дела. Жизнь в отделении продолжалась, и ей было совершенно наплевать, с Борисовой она будет или без.

Я открыл первую карту, погружаясь в сухой, безэмоциональный мир цифр и фактов. Анализы, назначения, динамика, план лечения… Только эта работа имела сейчас хоть какой-то реальный, неоспоримый смысл.

До конца моего странного, похожего на марафон, рабочего дня оставалось еще несколько часов, и я полностью ушел в работу, стараясь не думать ни о кадровых перестановках, ни о будущем Алины Борисовой.

К обеду я чувствовал себя выжатым, но удовлетворенным. Я просмотрел всех пациентов, оставленных мне «на хозяйство», скорректировал назначения и подготовил отчеты для утренней пятиминутки.

Я шел по больничному коридору, направляясь в неврологию. В руках у меня была папка с результатами анализов и скорректированным планом лечения пациентки Антоновой. Рутина, необходимая бумажная работа, которая следовала за любой, даже самой громкой победой.

На душе было на удивление спокойно. Я сделал то, что должен был, а остальное — уже просто формальности.

Когда я сворачивал в боковой коридор, из-за угла, словно тень, шагнула знакомая фигура. Корнелий Фомич Мышкин. Судя по тому, как он появился, он не просто проходил мимо. Он меня ждал.

— Илья. Минутку вашего времени.

Его голос, как всегда, был ровным и лишенным эмоций, но то, что он назвал меня по имени, а не фамилии, было своего рода знаком.

Я остановился. Чего ему еще от меня надо? Казалось бы, дело Борисовой — его прямая обязанность, ко мне тут вопросов быть не должно.

Мышкин огляделся по пустынному коридору и едва заметно кивнул на дверь ближайшего кабинета для осмотров. Мол, не здесь.

Мы зашли внутрь. Он плотно прикрыл за собой дверь, отрезая нас от остального мира. Воздух в маленьком помещении сразу стал тяжелым и густым.

— Красиво ты эту девчонку, Борисову, — он не стал ходить вокруг да около, сразу переходя на «ты». — Чисто. Без лишнего шума.

Я пожал плечами. Звучало так, будто я спланировал какую-то изощренную интригу.

— У меня не было цели ее топить. Просто спасал пациента.

Мышкин изучающе посмотрел на меня, его глаза-буравчики, казалось, пытались заглянуть мне прямо в душу.

— Не любишь пафосных речей? Правильно. Лишние слова только мешают.

Он неторопливым, отточенным движением достал из внутреннего кармана пиджака плоский серебряный портсигар. Открыл его с глухим, дорогим щелчком. Внутри ровными рядами лежали тонкие, аккуратные сигареты.

Мышкин кончиками пальцев извлек одну, но закуривать не стал. Просто вертел ее между пальцев, и серебряная инкрустация на крышке портсигара на мгновение поймала тусклый свет лампы.