Она хотела не просто поглотить энергию ритуала — она хотела ее сожрать, ассимилировать. Стать такой же, как эти упыри из Ордена. Питаться Пустотой. Это означало не просто еще один прием в моем арсенале, а билет в один конец. Прямой рейс во тьму, с которого, я не сомневался, обратных уже не бывает. Стать чудовищем, чтобы победить чудовищ. Классика жанра, только вот в книжках это всегда заканчивается очень паршиво.

Я скосил глаза на своих спутников. Вместо кино — дешевая театральная постановка на тему «конец света в отдельно взятой комнате». Ратмир, наш несокрушимый воевода, уже не стоял на колене — он просто сидел на полу, привалившись к ножке стола. Его голова безвольно поникла, меч выпал из ослабевшей руки. Сознание его покинуло. Отключился.

Состояние Арины было еще хуже. Ее прекрасное, аристократическое лицо превратилось в белую маску, на которой двумя темными провалами зияли глаза, полные отчаяния. Из последних, нечеловеческих сил она удерживала вокруг себя и Ратмира крошечный, с ладонь, остаток своего золотистого сияния. Оно мерцало, как догорающая свеча на ветру, готовая погаснуть от любого дуновения. Она была на исходе. Еще пара секунд, и она присоединится к Ратмиру в царстве Морфея, только вот пробуждения из этого сна не предвиделось.

Выбора не было. От слова совсем. Либо мы все здесь превращаемся в сушеную воблу на корм каким-то «Хозяевам», либо я нажимаю на эту большую, красную, страшную кнопку с надписью «НЕ НАЖИМАТЬ!».

«Я не дам тебе сожрать моих друзей» — не мысль и не решение, а чистый инстинкт. Простой и упрямый, как гвоздь в сапоге. Я могу быть циником, могу быть прагматиком, но эти двое прошли со мной через такой ад, что стали… своими. А своих я в обиду не даю. Даже если для этого придется самому стать вурдалаком. Я стану фильтром. Пропущу эту дрянь через себя, через Искру. Пусть она жрет, пусть давится, но ни капли этой отравы не достанется им.

В тот самый миг, когда я это решил, Арина с тихим, сдавленным стоном рухнула на колени. Последняя искорка ее света погасла. Мертвенный, призрачный свет ритуала, лишившись последнего препятствия, взревел от радости и, сгустившись в уродливый, похожий на щупальце жгут, устремился к ней. Для него она стала самой лакомой добычей.

Я не думал. Тело сработало само. Одним резким, отчаянным движением я рванул к ней и оттолкнул в сторону, заслоняя ее собой. Щупальце призрачного света врезалось в меня, и по телу пронеслась волна ледяного огня, выжигающего жизнь изнутри.

Но я стоял. Поднял Искру. Меч в моей руке потяжелел, стал чужим, едва заметно вибрируя в предвкушении.

— Прости, дружище, — мой шепот утонул в нарастающем гуле. Я не знал, к кому обращаюсь — к мечу, который сейчас изменится навсегда, или к тому парню Мише Котову, который когда-то жил в другом, понятном мире и верил в добро и справедливость. — Придется немного подкрепиться.

С решимостью, от которой у меня самого застыла кровь в жилах, я совершил то, чего не должен был делать никогда. Опустив клинок вниз, я с силой вонзил его по самую гарду в центральную руну ритуального круга на полу.

Комнату не залило светом — она им взорвалась. Только не бледным, высасывающим сиянием «Жатвы», а густым, иссиня-черным, маслянистым мраком, который с жадностью голодного зверя ринулся не от, а к мечу. Он всасывал энергию ритуала, всю без остатка.

Меч в моей руке взвыл. Низко, утробно, на грани ультразвука. Он завибрировал с такой чудовищной силой, что едва не вырвался из рук; кости в руке затрещали от напряжения. А на его идеально гладкой, серебристой поверхности, как язвы, начали проступать темные, пульсирующие вены. Они расползались от самого острия, оплетая клинок, поднимаясь к гарде, к моей руке.

Он не просто поглощал энергию. Он ее пожирал. С наслаждением.

И этот голод, этот восторг, эта тьма — все вливалось в меня.

Глава 11

Меч в моей руке взвыл — и этот вой стал последним, что я запомнил, прежде чем реальность пошла по швам.

Низкий, утробный, на грани ультразвука, он скрежетал не по ушам — он скреб прямо по костям, по черепной коробке. Зубы вибрировали так, что, казалось, вот-вот раскрошатся в пыль. Клинок бился в руке с силой пойманного на крючок сома, и от чудовищного напряжения в запястье что-то хрустнуло. Но отпустить его я уже не мог. Наши с ним отношения, как говорится, перешли в новую, очень нездоровую стадию.

На идеально гладкой серебристой поверхности, как язвы, проступали темные, пульсирующие вены. Расползаясь от самого острия, где меч вошел в камень ритуального круга, они жадно оплетали лезвие, поднимаясь к гарде, к моей руке. Они были живыми, и их едва заметная, отвратительная пульсация совпадала с бешеным ритмом моего собственного сердца.

Он не просто поглощал энергию. Он ее пожирал. С наслаждением.

И этот голод, этот восторг, эта тьма — всё вливалось в меня.

Ничто прежде не походило на это. Представьте, что вам в вену вкатили смесь жидкого азота, адреналина и кислоты из аккумулятора. Ледяной огонь выжигал изнутри, заменяя тепло жизни на звенящую, арктическую пустоту. Мир перед глазами подернулся черно-белой рябью, как на экране старого телевизора в попытке поймать сигнал из преисподней.