Девушка вспыхнула, теребя складки платья:

— Нет, я не то имела в виду… Прости. Ты прав. Я попробую. Поговорю с Полиной.

— Вот и хорошо. Поговори с ней, она введёт тебя в курс дела.

Елизавета слабо улыбнулась, а Илья добавил:

— Спасибо, что приглядываешь за нами. После всего случившегося… — он запнулся.

— Не благодарите. Ваш отец был достойным человеком. Меньшее, что я могу сделать — позаботиться о его детях. Если что-то понадобится, не стесняйтесь обращаться. Моя дверь всегда открыта. Кстати, раз уж речь зашла о заботе, — я сделал паузу, — есть ещё кое-что важное. Ваш отец приобрёл облигации Угрюма на двадцать тысяч рублей.

Илья и Елизавета переглянулись с недоумением.

— Облигации? — переспросил молодой человек. — Мы ничего об этом не знали.

— Это было совсем недавно, перед… — я не стал договаривать. — Условия такие: купонный доход двадцать процентов годовых, полное погашение через три года от даты выпуска. Как только вступите в права наследования, сможете получать выплаты.

Елизавета прижала руку к груди:

— Двадцать тысяч? Но это же огромная сумма!

— Ваш отец верил в будущее Угрюма, — сказал я. — И его вера была не напрасной. Четыре тысячи рублей в год купонного дохода — неплохая поддержка для начала самостоятельной жизни.

Илья смотрел на меня с каким-то странным выражением:

— Прохор, ты же понимаешь… Другой человек на твоём месте мог просто промолчать. Мы бы никогда не узнали.

— Что за чушь? — я нахмурился. — Это ваши деньги. Деньги вашего отца. Какое я имею право их присваивать?

— Многие бы нашли оправдание, — тихо сказала Елизавета. — Сказали бы, что документы потерялись, или что отец передумал…

— Я не из таких, — отрезал я. — Ваш отец доверил мне свои средства, веря в развитие Угрюма. Это доверие я не предам. Ни его, ни ваше.

Молодые Бутурлины молчали. Потом Илья протянул мне руку:

— Спасибо. За честность. За всё.

Я пожал его руку:

— Не за что. Документы у меня в кабинете, когда понадобятся — обращайтесь. А теперь возвращайся к тренировке, пока Кузьмич не начал ворчать, что маркграф отвлекает его бойцов.

Брат и сестра рассмеялись — напряжение последних минут спало. Я кивнул им на прощание и направился обратно, оставив молодых людей переваривать новость о неожиданном наследстве.

Вернувшись к себе в кабинет, я достал магофон и набрал номер, записанный ещё полгода назад при прощании в воротах Угрюмихи.

После нескольких гудков раздался знакомый голос:

— Сержант Могилевский слушает.

— Демид Степанович? Это Прохор Платонов.

Пауза на том конце была красноречивой.

— Ваше Благородие? То есть… Ваше Сиятельство? Маркграф?

— Просто Прохор Игнатьевич, как и раньше. Помнишь, я обещал однажды позвать тебя к себе на службу?

— Помню, — осторожно ответил сержант. — Думал, шутка была.

— Я не шучу такими вещами. Ты слышал, что со мной произошло за эти полгода?

— Как не слышать? Всё Содружество гудит. Из опального боярина в маркграфы, из заброшенной деревни — в процветающую Марку. Чудеса, да и только.

— Никаких чудес. Только работа и правильные люди. Поэтому и зову тебя. Нужны честные, принципиальные офицеры.

Могилевский помолчал:

— Я присягу князю давал. Не могу так просто взять и уйти.

— Твой князь мёртв, — жёстко сказал я. — Веретинский погиб. Убит Сабуровым.

— Что?! — в голосе сержанта прозвучал шок. — Но как же…

— Хочешь сказать, для тебя это неожиданность? Не поверю. Ты человек неглупый, должен был подозревать. И скажу ещё одну вещь. Ты давал присягу Веретинскому, а сейчас служишь его убийце. Это тебя устраивает?

Конечно, лично я Сабурова со стилетом в руке не видел. Но складывая факты — внезапная смерть князя сразу после его безумной диверсии в Сергиевом Посаде, молниеносное восхождение Сабурова к власти, поспешное замалчивание всех обстоятельств — картина вырисовывалась однозначная. В высших кругах многие полагают, что граф устранил обезумевшего правителя. Просто все делают вид, что верят в версию о несчастном случае.

Долгая пауза. Потом Демид негромко признался:

— Слухи такие до меня доходили. В казармах шепчутся. Но не верилось…

— Теперь веришь?

— Да. Вы из тех, кто рубит правду-матку.

— Тогда слушай моё предложение. Жалованье — пятьдесят рублей в месяц…

— Вдвое больше, чем у меня сейчас… — негромко пробормотал он.

— Служебное жильё, — продолжил я, — и возможность стоять у истоков правоохранительных органов будущего княжества.

— Княжества? — удивился Могилевский. — Вы что, маркграф, на княжеский престол метите?