— У тебя есть выбор, девочка. Ты можешь сесть. Надолго. Ограбление инкассаторов и нападение на офицеров — это охренеть насколько серьёзно. Возможно, тебя приговорят к каторжным работам на западных рудниках. И ты больше никогда не увидишь свою мать. Или… ты можешь помочь нам. Ты сдаешь всю свою банду. Рассказываешь нам всё, что знаешь о других группировках. Каждая кличка, каждый тайник, каждая сделка. Взамен мы закрываем твоё дело. И ты сможешь пойти к матери.

Это была не сделка. Это был ультиматум. Выбор между верностью своим подругам и последним шансом увидеть мать.

И Лекса сломалась. Она рассказала всё.

Всех сдала.

И она до сих пор помнила, как Ворона, закованная в наручники, смотрела на неё горящими от ненависти глазами.

— Ты предала своих! — орала она, брызжа слюной, пока конвоиры тащили её по коридору. — Предательница!

Эти слова выжгли клеймо у Лексы на душе.

Потому что это чистая правда.

Чтобы не сойти с ума от боли и чувства вины, Лекса заперла это воспоминание в самый дальний, самый тёмный уголок своего сознания. Она убедила себя, что поступила правильно. Что ей не оставили другого выхода.

Мать выписали из больницы, но она так и не оправилась. После инфаркта у неё развились осложнения. Через год её сердце остановилось.

Лекса осталась одна.

Она переехала к тёте и, благодаря покровительству Бегемота, поступила в полицейскую академию. Она вгрызалась в учебу, тренировалась до изнеможения, выслуживалась, как могла, пытаясь кровью и потом смыть с себя клеймо преступницы.

Ей повезло, что её вообще приняли в полицию. Но послевоенное время, когда людей в правоохранительных органах катастрофически не хватало, и заступничество начальника контртеррористической полиции помогли.

Однако прошлое не отпустило.

Лекса жила в постоянном страхе. Ей часто пытались отомстить ребята из её прошлой жизни. Укрепленные двери в квартире тёти, сложная система безопасности — всё это стало нормой жизни. Силовые перчатки спасали её снова и снова.

Со временем она заработала репутацию железной дочери контртеррористического управления. Жёсткая, бескомпромиссная, эффективная. Все забыли, с чего началась её история. Все, кроме неё самой.

БУЛЬК-ХРРРР… ПШШШШШШУУУУХ!

Храп осьминожихи вернул Лексу в настоящее. Она сидела в камере.

Совсем как тогда, перед выбором, навсегда перевернувшим её жизнь.

От этого в её душе просыпался прежний страх.

Лекса ненавидела ощущать себя слабой и уязвимой.

Но сейчас её лишили оружия и заперли в клетке.

Синица снова попалась.

Мы вызвали такси. Накрапывал дождь, отлично гармонируя с пасмурным настроением.

Сэша подставляла ладони, оставаясь под козырьком крыльца, и радостно пила.

Шондра её ругала, а Кармилла усмехалась. Всё, как обычно.

Подъехала машина.

Снова минивэн и поездка по ночному городу в компании моего цветника.

Я уселся между Розой и Ди-Ди, а на соседнем сидении Кармилла мурлыкала себе под нос очередную легкомысленную песенку:

Лекса всех в конец достала,

Много штрафов нахватала!

Если выдать ей люлей,

Она станет веселей!

Только кити выручает

И улыбочкой сияет!

Видно хочет наша кошка

Потусить ещё немножко!

Как же мне-то поступить,

Чтобы Волка соблазнить?

Улыбаться нет резона

И грустить причины нет.

Что же делать, как же быть?

Я хочу любимой быть!

Чтобы снова наказал,

Снова колом отъе… отпихал!

Шондра, которая до этого молча смотрела в окно, повернулась и хмуро посмотрела на вампиршу.

— А чего это у тебя грустить причины нет? Вы с Лексой вдвоём пляж разнесли.

Кармилла прервала свою арию и одарила Шондру самой ослепительной и ядовитой улыбкой.

— О, дорогая, не сравнивай милые проделки с полным безумием. Да, мы обе немного… пошалили. Но всё же наша полицейская провинилась гораздо сильнее, верно? — вампирша изящно откинулась к спинке, её красные глаза заблестели в полумраке салона. — Это ведь она предложила выяснить отношения «мирно», но сорвалась и нацепила силовые перчатки, нарушая правила — а ещё блюстительница порядка! Но что хуже всего, она подняла руку на Фенечку. На беззащитного пушистика. На члена собственного экипажа. — Кармилла картинно вздохнула и приложила руку к груди. — Ох, Волк! Я ей даже немного завидую. Уверена, её ты накажешь от всей души!