— Поехали, черти! — рявкнул я.

И тогда началось нечто смутное, стремительное и тесное. Купе, это крошечное пространство, вдруг стало целым миром — миром ударов, скрежета железа, тяжёлого дыхания и коротких, придушенных криков. Мы сцепились в один клубок, рухнули на пол, задевая головами полки, стенки. Пахло потом, перегаром и железом.

Я не чувствовал боли, лишь глухие толчки чужих кулаков по рёбрам, по спине. Я бил куда попало, в ближайшее живое и враждебное тело, царапался, кусался, как зверь в западне. В ушах стояло позвякивание, какое возникает при ложечке в стакане. И в этом позвякивании я слышал стук колёс. Он был единственным свидетелем этой дикой схватки на просторах спящей страны.

Как ни странно, но чехи матерились по-русски. Видимо для того, чтобы я понял всю глубину их недовольства.

Под руку попалась пустая бутылка. Весьма кстати. Она тут же разбилась о голову одного из нападавших, отправляя того в отключку. Но этот урод зажал мне ногу своей массой. Не вырваться, не вытащить. Намертво заблокировал в проходе.

Остался один противник. Он быстро оценил обстановку, выхватил нож и даже занёс его для удара. Я подставил было руку для отмашки, но… чуял, что не смогу удержать лезвие. Порежет меня засранец!

— Молись, гнида!

В этот миг поезд, будто взбесившийся чугунный зверь, дёрнулся и глухо ударился о невидимую преграду. Нас швырнуло на полированную стенку купе, и всё вокруг зазвенело — стаканы, скобы, наши собственные кости. Состав качнуло в обратную сторону. По всему вагону, сквозь грохот и скрежет, прокатилась волна испуганных, возмущённых криков.

Не кричал только чех. Судьба заткнула ему пасть. Его отбросило с такой силой, что он ударился виском о выступающий край верхней полки. Удар был тупой, приглушённый. Он осел на нижнюю полку, и лицо его исказилось болью. Нож, что он так уверенно держал в руке, теперь торчал из плеча. Вошёл почти что по рукоятку, будто нашёл в теле своё законное, предназначенное ему место.

— Тварь! — прошипел он, и в его голосе не было уже угрозы, лишь бессильная, тупая ненависть, обращённая ко всему миру. — Какая же ты тварюха!

— Не надо было лезть к девчонке! — буркнул я, и слова показались мне чужими, плоскими, не выражающими и сотой доли того, что творилось в душе. Хотелось сказать ему такое, чтобы ещё больше разорался, но я сдержался. — Не рыпайся, а то кровью истечёшь, и никто тебя не заштопает!

Поезд с последним вздохом замер, окончательно остановившись. И в этой внезапной, гробовой тишине сразу стало слышно всё: его хриплое, прерывистое дыхание, гулкую дробь сердца в ушах. В коридоре поднялась суматоха, застучали двери, послышались взволнованные голоса заспанных пассажиров. Чьё-то любопытное лицо возникло в дверном проёме, и следом раздался пронзительный, разрывающий душу женский визг, перешедший в отчаянный вопль:

— Убили-и-и-и!

В купе заглянули другие лица, бледные, испуганные, с расширенными от ужаса зрачками.

— Никто не мёртв, но милицию надо вызвать! — резко, почти по-командирски, бросил я, стараясь перекрыть нарастающий гам. — Эти трое собирались совершить преступление! Их надо в… поликлинику сдать, на опыты…

Что-то нервное, искажённое, заставило меня ляпнуть эту нелепицу. Хотел сказать «в милицию». Хотел! А сорвалось с языка эта фразочка из детской сказки, будто мозг, спасаясь от кошмара, искал хоть какую-то знакомую, пусть и нелепую, опору.

Покачивание окончательно стихло, и я, наконец, смог высвободить зажатую ногу. Я отполз в угол, прислонившись спиной к прохладной стенке, и машинально облизнул разбитую губу, почувствовав солоноватый вкус крови. Адреналин, что все это время жёг меня изнутри, как крепкий спирт, начал потихоньку отступать. На освобождённое место тут же хлынула боль — тупая, ноющая. Она разливаясь по рёбрам, спине, руке.

Это в кино герои-каратисты могли запросто полк противников раскидать до обеда, а потом ещё с десяток до ужина, оставаясь свежими и неуязвимыми. В реальности же вряд ли какой каратист смог бы в этой тесной, коробке не получить ни одного ответного толчка. Мне ещё несказанно повезло, что тот самый ножик, выбрал для себя в итоге иное место квартирования, не найдя дороги ко мне сквозь сумятицу толчков, страха и слепого случая.

Чех не хотел меня убивать, но порезать думал. Может быть, поэтому сейчас сидит не с перерезанным горлом, а всего лишь с раной.

В коридоре раздались громкие крики, командный голос. Потом появились люди в форме. Я выдохнул.

Можно было выдохнуть. Немного расслабиться.

— Петька? Ты как здесь? — показалась голова Серёги. — Чего с этими уродами? Хоть живые?

— Товарищи! Товарищи! Разойдитесь по своим местам! — громко скомандовал милиционер, подошедший одним из первых. — Женщина, у вас там ребёнок плачет, а вы тут заливаетесь! Идите в своё купе! Мужчина, вы что-то видели? Свидетелем будете?

При произнесении слова «свидетели» все как-то начали рассасываться. Остались Мария Сергеевна и Серёга. Ларису явно оставили в другом месте, чтобы не волновать лишний раз.

— Так, что у вас тут произошло? — спросил рыжеватый милиционер, судя по погонам — капитан.

Он оглянулся на своих коллег:

— Занесите этих внутрь. Что там с раной?

— Болит, — жалобным голосом проговорил чех. — Этот плохой товарищ ворвался к нам. Начал драку. Вырубил моих друзей. Боксёр, наверно. Потом меня вот пырнул…