Суслов схватился за сердце. Ещё один заседатель бросил под язык вытащенную таблетку.

Шелепин удержался от смешка. Всё-таки эти люди считали себя настолько неуязвимыми, что небольшой компромат вызвал такую бурю эмоций. Неизвестный доброхот сделал великолепный подарок, составив на каждого из членов Политбюро своё досье. И теперь каждый из сидящих за столом понимал, что его жизнь вывернута на изнанку и рассмотрена под микроскопом.

— Что же, товарищи, — проговорил Александр Шелепин, когда все взгляды понемногу повернулись к нему. — Надеюсь, на сегодня мы закончим наше собрание? И не будем делать ничего тех опрометчивых вещей, какие у вас сейчас блуждают в головах. Я даю вам сутки на размышление, и если за эти сутки мы не придём к общему результату, то я начну действовать так, как вам не понравится. Учтите, что в ваших руках ваше благополучие и благосостояние. А также благополучие и благосостояние ваших родных и близких.

Бледность на лицах членов Политбюро дала понять, что слова они приняли очень близко к сердцу. Понятно, что за тёплые местечки будут жопу рвать, но… Компромат такая штука, что она выбьет почву из-под ног. И тогда вместо тёплых кабинетов и мягких задниц секретарш будет ждать только холодная лавка тюремной камеры и твёрдая оболочка влетающей в затылок пули.

Наступила гробовая тишина. Дышать стало трудно даже от дыхания нескольких десятков людей в тесном помещении. Каждый старался поймать взгляд коллег, понять, какая реакция у остальных на открывшуюся правду. Кто-то растерянно улыбнулся, кто-то застыл неподвижно, будто решил умереть раньше своего времени.

Подгорный тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла, бросив задумчивый взгляд на потолок.

— Мы все давно знали друг друга достаточно хорошо, — медленно произнёс он. — И прекрасно понимали, кем является каждый из присутствующих здесь… Поэтому, полагаю, настало время обсудить…

Но голос его замер, натолкнувшись на мрачный взгляд Суслова. Лицо последнего приобрело пепельно-серый оттенок, губы дрожали мелкой судорогой.

— Выходит, товарищ Шелепин прав, — прошептал Суслов. — Никто из нас не защищён ни от собственных амбиций, ни от ошибок прошлого.

Косыгин нервно теребил пальцами бумаги, пытаясь удержать рвущуюся наружу ярость:

— Откуда такие сведения появились? Почему именно сейчас? Как долго вы готовились, товарищ Шелепин?

— О, дорогие мои коллеги, — спокойно отозвался Шелепин, поднявшись из-за стола. — Эти материалы собирались постепенно, годами. Они существуют давно, и просто ждали удобного момента. Сегодня такой момент наступил. И он особенно удобен потому, что никто из вас пока не решится выступить открыто против меня. По крайней мере, сегодня ночью.

И вновь повисло тягостное молчание. Люди поняли, что игра стала опаснее, ставки выросли многократно. Уже нельзя рисковать старыми связями, прежними интригами. Теперь речь шла о будущем, о возможности сохранить хотя бы остатки влияния, оставить детям наследство не арестантских лагерях, а нормальную жизнь.

— Ну что ж, — глухо произнес Черненко, первым нарушивший паузу. — Предлагаю каждому рассмотреть ситуацию индивидуально и представить решение главного вопроса завтра утром. До завтрашнего собрания прошу воздерживаться от резких шагов и заявлений.

В воздухе повисло такое напряжение, что его можно было резать ножом. Члены Политбюро понимали, что могли случиться вещи куда хуже, чем тихое обсуждение дальнейших перспектив.

Шелепин слегка усмехнулся, наблюдая, как девять мужчин в костюмах и белых рубашках пытаются скрыть чувства, бушующие внутри них. Они забирали свои «дела» и покидали зал совещаний.

Наконец-то дела стали идти в нужном направлении. Все они имеют в шкафах не по одному скелету, а у некоторых такие скелеты измеряются сотнями. И если вытащить их наружу, то…

Семичастный и Шелепин покидали кабинет последними.

За дверью кабинета остались пустые бутылки из-под «Боржоми», раскрытые папки и десятки листов, покрытых мелким почерком. Разбирательства и мысли о том, кто должен стать следующим Генеральным секретарём ЦК КПСС, остались в кабинете совещаний.

— Завтра мир изменится навсегда, — сказал Шелепин, закуривая сигарету.

— Дожить бы до завтра, — вздохнул Семичастный в ответ.

За тяжелой дубовой дверью кабинета, в полумраке кремлевского коридора, воздух все еще звенел от невысказанных угроз. Шелепин сделал глубокую затяжку, и кончик его «Казбека» вспыхнул багровым глазком.

— Дожить бы до завтра, — повторил он слова Семичастного без тени насмешки, выдыхая струйку едкого дыма. — Это не пессимизм, Владимир Ефимович. Это единственно верная оценка обстановки. Для этих… для них эта ночь будет самой длинной в жизни. А длинные ночи заставляют людей совершать длинные, глупые телефонные звонки и принимать порой безрассудные решения.

Он ткнул сигаретой в сторону удаляющихся спин членов ЦК КПСС растворяющихся в лабиринте коридоров.

— Мы с тобой не пойдем по домам. Мой кабинет уже превратился в оперативный штаб. Туда стянуты все линии связи. Там ждут двое моих замов. Ты будешь в своём кабинете. Мы будем пить не «Боржоми», а холодный чай, и слушать, слушать, слушать. Каждый звонок, который они сделают, мы должны прослушать. Каждую машину, которую они пошлют к любовницам или на дачи за архивами, мы должны отследить. Каждую попытку связаться с командующими округов… мы должны знать об этом раньше, чем они закончат набор номера.