Глава четвертая

Ломкий валежник хрустел уже далеко.

– Нашли!
– издали крикнул Безменов.
– Товарищи, вот он...

Спиридонов стянул с головы фуражку. Ронек лежал глубоко под насыпью, и муравьи ползали по его лицу, тронутому нещадным тлением. Потрогав голову, перевязанную грязным бинтом, Иван Дмитриевич сказал:

– Прости, товарищ... Простишь ли?
– И отошел, заплакав. Тело Ронека вынесли наверх, уложили между рельсами. Ох, эти рельсы!
– стонут они, проклятые; приложись к ним ухом - и услышишь, как идут эшелоны карателей, как грохочет вдали бронепоезд врага, а вот и взлетели звонкие рельсы, искореженные взрывом, - это работа лахтарей...

Безменов первым надел шапку.

– Товарищ Спиридонов, хоронить надо.

– Надо...
– ответил чекист.

Но места для могилы не было: чавкала под ногами торфяная жижа. Хлябь, кочкарник, тростник...

– Давай вот здесь, - сказал Спиридонов.
– Вечный ему памятник. Все порушится, все пожжется. Никакой крест не выдержит времени и сгниет, а дорога будет эта... пока мы живы!

Подрыли с боков насыпи шпалы, вынули их осторожно, углубили яму, над которой тянулись рельсы. Тело путейца, завернутое в шинель красноармейца, опустили в глубину насыпи, снова уложили шпалы. Попрыгали на месте могилы, чтобы песок утрамбовался. Спиридонов поднял над собой маузер, пуля за пулей опустошил в небо всю обойму.

– Салют... салют... салют... Пошли!

Неподалеку их ждал маневровый паровозик с лесопильного завода "Беляев и К°", к тендеру которого был прицеплен единственный вагончик. Спиридонов подождал, пока красноармейцы заберутся в вагон, и махнул машинисту:

– Давай, приятель, крути... на Кемь!

– Там англичане, - ответил ему машинист из будки.

– Знаю. Но мне плевать на них...

Спиридонова сопровождали в этой поездке всего лишь девять бойцов дорожной охраны. Иван Дмитриевич хотел проскочить на Кемь, чтобы вывести оттуда разобщенные и обезоруженные части. Он потерял Ронека, которого успел полюбить, но вспоминал и о бегстве Сыромятева. "Ронека не вернуть... а за Сыромятева, - размышлял он дорогою, - неплохо бы и побороться. Нельзя этого дядьку врагам оставлять: слишком опытен... вояка хитрый!"

– Курева нет?
– спросил Спиридонов наугад.

– Откуда?
– ответили бойцы.

– Оно верно: откуда?..

Под колесами вагона вдруг взорвалась петарда. Машинист резко затормозил, и сразу в вагон к чекистам полезли сербы и англичане. Спиридонов сунулся к окну - все уже было оцеплено. Тогда он распахнул дверь купе и грудью пошел на штыки.

Говорил он при этом так:

– Я - Спиридонов, что вам надо? Я - Спиридонов, Спиридонов!

Своей грудью и авторитетом своего имени Спиридонов заградил своих бойцов от лавины пуль - стрелять уже никто не решился.

Оцепление возглавляли английский капитан и сербский поручик, которых чекист однажды встречал в Кандалакше. Интервенты уже схватились за винтовки бойцов. Но спиридоновцы не выпускали оружия из своих ладоней. Каждую секунду могла вспыхнуть жестокая потасовка. И она плохо бы кончилась для чекистов, ибо слишком неравны были силы... Нужно быстрое решение!

Вот оно, это решение.

– Сдайте, - сказал Спиридонов бойцам, и тогда они послушно разжали ладони, отпуская оружие (все обошлось без выстрелов).

Английский капитан как-то обедал в красноармейской столовой Кандалакши рядом со Спиридоновым и сейчас чувствовал себя неловко. Сербский поручик оказался смелее: хлопнул чекиста по кобуре и сказал с улыбкой:

– Пиф-паф не надо! Жить надо!

Спиридонов с руганью расстегнул пояс, на котором болтался маузер, отдал его и спросил, обращаясь к англичанину:

– А что, Комлев в Мурманске?

– Комлев цел. Но с ним осталось мало людей.

– А кто вам приказал арестовать меня?

– Пуль!

Спиридонов, продолжая ругаться, сказал:

– Завтра я с вашим Пулем поговорю особо - пулями!

Его отвели на паровоз: изолировав от бойцов, приставили конвой и велели машинисту ехать на Кемь. Машинист выжидал.

– Да крути ты!
– велел ему Спиридонов.
– Я ничего не боюсь, им этот арест еще боком вылезет, вот увидишь... завтра же!

В Кеми его встретил полковник Торнхилл.

– Добрый день, товарищ Спиридонов, - сказал он ему, как старому знакомому, даже дружески.
– Чтобы вы на меня не обижались, ставлю в известность сразу: вы задержаны по личному распоряжению нашего адмирала Кэмпена.

– Послушайте, полковник, какое дело британскому адмиралу до русского большевика Спиридонова?

Торнхилл одернул френч, взмахнул черным стеком.

– Я тоже такого мнения, как и вы, - ответил спокойно.
– И лично к вам я ничего не имею. Вы мне даже нравитесь, товарищ Спиридонов. Но таков приказ, а я волею всевышнего только полковник и обязан исполнять приказы. Я вас не обыскиваю.

И это было очень хорошо, потому что Спиридонов, уничтоживший в топке паровоза все подозрительное, пожалел спалить записку от Сыромятева - очень важный для него документ.