– Не похоже на бриллианты, - Горелый взял из рук Старика шляпу, которой тот потрясал.

– Это моя шляпа , моя!

– Ну и что?
– хмыкнул Горелый.

– Как вы не понимаете, значит, и бриллианты тоже здесь?

– Что-то не видать, - протянул Иван, оглядывая убогую постель из набитых травой мешков и стол-чурку с жестяной мятой кружкой на нем. Седой молча перевернул банку из-под кофе. Оттуда выпала катушка белых ниток с иголкой, несколько разноцветных пуговиц и две засаленные карты: тройка и туз.

– А это что?
– спросил Старик, указывая на несколько забавных фигурок из хлебного мякиша.

– Он из хлеба лепил и продавал, - пояснил Иван.
– В тюрьме, наверное, научился.

Горелый проверил карманы видавшего виды клетчатого пальто и сплюнул в золу.

– Фига с маслом... И искать больше негде.

– Негде, - согласился Старик, повертев головой.

– Слушай, дед, - на Горелого словно снизошло озарение, - а ты скажи мне такую вещь... Только по честному скажи...

– Я никогда не лгу, - с достоинством отвечал Старик.

– Вот и отлично!
– возликовал Горелый.
– Отвечай, дед, как на духу: ты в психушке когда-нибудь был?

– Был, - просто ответил Старик.

Горелый, торжествуя, оглядел ребят.

– А я ему верю, - прошептал Чекушка.

– Потому что сам - идиот несчастный?
– отрезал Горелый.

– Ладно, - остановил его Седой.
– Чего пылишь зря.
– И прошел по комнате, примериваясь.
– Нет худа без добра. Теперь здесь будем жить.

– А если Леший вернется?
– опасливо спросил Чекушка.

– Ну и что!
– подскочил Горелый.
– Здесь нас и с пулеметом не достанешь. А старика куда?

– Да пусть живет, не помешает, - Седой посмотрел на Старика.

– Я очень признателен, но боюсь, стану вам обузой...
– Старик замялся.

– Дед, оставайся, - подошел к Старику Чекушка.

– Мы тебя приспособим, не переживай!
– заржал Горелый.

– Тогда мы за жердями, а вы тут приберитесь. Мусор прямо вниз, -скомандовал Седой.

13.

Леший огорчался недолго. В ближайшем ларьке он купил два зеленых флакона с жидкостью для обезжиривания поверхности и, уложив их в саквояж, поспешил к своей давней знакомой.

Уже заметно стемнело. Леший шел дворами. Вдруг из-за ларька выступила зеленая тень и взялась за ручку саквояжа. Леший тоже вцепился в нее мертвой хваткой, борясь за драгоценные флаконы. Дернув для порядка еще пару раз, отчего лохматая голова Лешего дернулась, как Ванька-встанька, тень подняла небывалый по величине кулак и шваркнула им Лешего по голове. В голове что-то лопнуло, и Леший сполз, словно тесто, на серый асфальт. Изо рта на серое вытекло алое, и Леший отошел в небытие, не дойдя до своего счастья каких-нибудь двух-трех шагов.

Тень, даже не взглянув на него, открыла саквояж и выругалась. Драгоценные флаконы хрястнули об асфальт. Тень удовлетворенно хрюкнула, нащупав в глубине камень, и растворилась в фиолетовых сумерках.

14.

Старик видел себя как бы в дымке и как бы со стороны. Он видел себя уже старым, таким, каким был сейчас, когда спал в новом своем странном жилище, и в то же время как будто бы он снова вернулся в комнату своего детства, когда еще была жива его мать.

... Он, уже старый, сегодняшний, стоял у распахнутого окна своей детской. Было удивительно тихо, как вдруг порыв ветра откуда-то из глубины парка поколебал макушки деревьев, блеснув серебром отливающей в лунном свете листвы. Шевельнулись тяжелые оконные портьеры, заволновались в вольере снегири. Медленно и бесшумно распахнулась дверь детской.

Старик прошел к двери, намереваясь ее закрыть и глянул в глубокую тьму коридора. Ему показалось, что дверь в комнату матери чуть приоткрыта. Более того, ему почудилось, что он слышит внутри комнаты какое-то движение. Почему-то робея, Старик оглянулся на темное окно и, пройдя к комнате, заглянул вовнутрь .

Спиной к нему под круглой зеленой лампой сидела молодая женщина и раскладывала пасьянс на овальном, покрытом сукном столике.

Старик замер, боясь пошевельнуться.

– Не спишь?
– женщина чуть повернулась, мягко улыбаясь, и, сняв круглые в металлической оправе очки, потерла тонкими пальцами переносицу.

– Мама...
– выдохнул Старик и замолчал, блестя влажными глазами.

– Ну-ну, подойди же... Подойди, - снова улыбнулась женщина, и он подошел к ней.

– Какой ты стал неуклюжий, - мать все так же улыбалась, чуть покачивая головой.

– Мама, как хорошо, что ты здесь... Я хотел тебя просить... Меня это мучит... Мне очень плохо... Я остался совсем один... Я все им отдал... Понимаешь, я хотел помогать больным детям, а ... они объявили меня сумасшедшим, и, самое страшное, моя дочь была с ними... И они добились опеки надо мной... Ты помнишь, мама, ты говорила про Россию? Что я найду там свое счастье? Я приехал туда, мама... Благослови меня!
– Старик говорил сбивчиво, торопливо, стараясь побольше рассказать ей о своей жизни без нее и боясь, что она прервет его или исчезнет.