– Уже задержали несколько таких туристов. Совсем недавно арестовали и осудили двух английских студентов. Не читали в газетах?

Я покачала головой:

– И что с ними сделали? Какое им определили наказание?

– Посадили в тюрьму. Сейчас они в Бейруте. Кажется, на три года, но по нынешним временам это немалый срок - каторжные работы. А для ливанцев, помимо всего прочего, еще и поражение в гражданских правах, плюс регистрация в полиции в качестве проводника - так, кажется, называется?
– наркотиков. В других странах наказание еще строже. В Турции, например, вообще смертная казнь, а сейчас еще и в Египте, и в Иране. Видите, как серьезно за это взялись.

– Но вы, помнится, сами говорили, что на Ближнем Востоке на подобные вещи смотрят сквозь пальцы. По вашим словам, курение гашиша здесь не считается серьезным проступком.

– Раз правительство начинает принимать серьезные меры, значит, проблема не столько моральная, сколько экономическая, - цинично заметил Хамид.
– В Египте, например, вопрос стоит очень остро - ведь наркоман как работник ни на что не годен, - и потому власти очень обеспокоены проблемой незаконного ввоза гашиша в Ливан. Я. уже сказал вам про представление, сделанное Национальной Ассамблеей, а нам, к сожалению, приходится считаться с тем, что думают и чего хотят в Египте.
– Он улыбнулся, - понимаете теперь, откуда все эти трудности? Да и таможенникам от них забот хватает. Видите вон тот автобус?

Похоже, его остановили надолго, и сейчас он стоял у шлагбаума ливанского пограничного пункта. Пассажиры вышли и покорно ждали, пока проверят их бумаги. На всех лицах застыло обреченное выражение, как у людей, приготовившихся прождать целый день. Нетрудно было понять почему: на крыше автобуса, походившего сейчас на транспорт с беженцами или грузовик перебирающихся на другое место жительства людей, был навален едва ли не весь домашний скарб каждого из пассажиров. Автобус был перегружен всевозможными креслами, матрасами, среди которых виднелись какие-то половики, узлы с одеждой, грязные полотняные мешки с некогда проставленными на них клеймами "Эр Франс" или БОАК и плетеные корзины с сидящими в них несчастными на вид курами.

– И все это будет тщательно проверено, - пояснил Хамид.

– Ради каких-то нескольких пакетиков порошка?
– воскликнула я.
– Не может быть!

Он рассмеялся:

– Именно так. Иногда это не просто несколько пакетиков. Существуют сотни способов упаковки и переправки гашиша. На прошлой неделе задержали человека - он назвался сапожником, - так вот среди прочих вещей при нем был большой чемодан, доверху набитый кожаными подметками. На самом деле это оказался гашиш, растертый до мельчайшей пудры, а потом спрессованный в форме подметки. Иногда ему придают вид резины, варенья или овечьего навоза.

– Что ж, - кивнула я, - действительно стоит присмотреться к человеку, который везет через границу полный чемодан овечьего навоза.

– Совершенно верно, - мрачно согласился Хамид.
– Ну что ж, схожу, попробую объяснить им эту историю с групповым паспортом. Здесь подождете?

– Если не возражаете, то я пойду сама и попробую поговорить с ними. Там кто-нибудь говорит по-английски?

– Сомневаюсь, но я переведу.

Комната в служебном бараке была совсем маленькой, наполненной раскаленным воздухом и коренастыми мужчинами с оливкового цвета кожей, причем все они разговаривали одновременно. Едва мы вошли, гомон стих и сидевший за столом человек в форме - такой же коренастый и оливковокожий поднял на нас полный отчаяния взгляд, одновременно качая головой.

Я стала говорить, Хамид переводил, офицер, насколько мог, слушал, а снаружи продолжали подкатывать все новые и новые машины; их водители проталкивались к столу, размахивая лохматыми, как собачьи уши ^ пачками бумаг. Лежавшие на столе папки раскалились от жары, а висевшая в воздухе смесь запахов пота, чернил и турецкого табака казалась почти осязаемой.

Все оказалось бесполезно. Офицер был вежлив, но тверд. Он понимающе кивал, даже выразил мне сочувствие, но дальше этого не пошел. Все выглядело совсем просто: в моем паспорте недоставало штампа о въезде - как же он может оформить мне выезд? Он, конечно, сожалеет, но ничего нельзя поделать, таковы инструкции. Он очень сожалеет, но закон есть закон.

Было заметно, что он не стремился чинить лишних препятствий; более того, даже в столь напряженной обстановке старался держаться подчеркнуто вежливо. Наконец, я сдалась и, чувствуя, что нервы мои сейчас перегорят от невыносимой жары, поблагодарила его и стала пробираться к выходу.

После потной духоты барака жаркий воздух снаружи казался почти освежающим. Я побрела к машине, думая на ходу, что ж теперь делать. Разумеется, возвращаться, иного выхода не оставалось; надо было хоть как-то спасать остаток дня и попросить Хамида свозить меня куда-нибудь. Может, в Баальбек?.. Я уже была там с группой, но тогда все получилось как-то скомкано; поэтому, если мы не спеша проедем по долине Бекаа, еще раз осмотрим Баальбек, а потом через горы вернемся в Бейрут... По приезде можно будет позвонить Бену - особой спешки с этим не было - и объяснить ему, что случилось. Жаль, конечно, даже более того, однако теперь это уже не имело никакого значения.

Впрочем, как выяснилось, имело.

Я встретилась с Хамидом глазами и неожиданно сказала:

– Я знаю, что, наверное, увижусь с ним завтра, но мне хотелось сегодня, сейчас, как можно скорее. Не спрашивайте почему, все равно не скажу, не смогу объяснить, но...
– я подняла плечи и совсем не по-английски раскинула руки, тогда как для любого араба подобный жест являлся в порядке вещей.

– Вы опасаетесь, что он попал в беду?
– быстро спросил Хамид.

– О нет, нет, ничего подобного. Ну что с ним может случиться? Говорю же, что не смогу объяснить. В общем, раз не можем проехать, значит не можем, и ничего тут не попишешь, правильно? Надо возвращаться, а из отеля я сразу же позвоню в Дамаск. Спасибо за ваше долготерпение. Не знаю, Хамид, как и благодарить вас за все, что вы для меня делаете. О, Боже, подождите-ка... Совсем забыла! Вы уже договорились насчет пассажиров на обратный путь из Дамаска? Что же будет, если вы туда вовремя не доберетесь?