–  Трудные... трудновоспитуемые. Ну, скажем, я - это ладно. Два года беспризорничал. Ну Репин. Этот, дело известное, вор. Ну, а Петька - он же просто сирота. И почему он сюда попал, никто не знает. А Стеклов Павлушка? Знаете, он почему здесь? Он в своей школе сельскохозяйственную выставку съел.

–  То-есть как это - выставку съел?

–  Очень просто. Учился в первой группе, глупый еще совсем. А в школе устроили сельскохозяйственную выставку. Он приходит, видит - морковка большая: верно, сладкая. Взял откусил кончик - понравилось. Так и сгрыз. Потом смотрит - яблоко. Тоже уплел. Тут его хвать - и на солнышко. Педолог говорит: дефективный. В дом для трудных. А у них отца-матери нет, отца и Сережка плохо помнит, а мать и старшая сестра недавно рыбой, что ли, отравились. Последний год жили у тетки. Сергей услышал про дом для трудных и говорит: одного не отдам. Если он дефективный, значит, и я дефективный, посылайте вместе. Ему тоже какую-то проверку сделали - и обоих сюда. А вы как считаете, Семен Афанасьевич, дефективные они?

–  Что зря спрашиваешь? Знаешь ведь, что толковые, разумные ребята.

–  Я и говорю. Ну ладно, есть поганые. Но ведь не век им быть погаными! Вот три месяца прошло, - он не стал объяснять, что изменилось за эти три месяца, - а приехали люди - и от людей совестно.

Этот разговор происходил в тусклый предрассветный час. Первый отряд дежурил, а я вышел взглянуть, всё ли в порядке, и столкнулся с Жуковым, шагавшим вокруг дома.

Мы вместе проходим к будке - там стоят Петька и Подсолнушкин.

–  Семен Афанасьевич, это вы? - тихонько окликает Петька. - Видали, какой у них барабан? А в городе у каждого отряда горн, они сами говорили...

Он все о том же. Упорный.

–  Вот, - продолжает Саня, шагая со мной дальше, в обход двора. Видали? Я не о себе, мне уже пятнадцатый пошел, мне в пионеры поздно. А вот таким, как Петька, Павлушка Стеклов, Ленька Петров, - им бы это очень хорошо.

–  Подумаем, Саня. Подумаем и придумаем что-нибудь. Спокойной ночи, друг.

–  Спокойной вам ночи!

"Мы еще приедем!" - сказал Гриша Лучи нкин.

Приедут ли они? Или, ошибкой попав к нам, поспешат эту ошибку исправить и не приедут больше? Выиграли партию в баскетбол и даже не дадут отыграться?

Но неделю спустя я получил такое письмо:

"Уважаемый Семен Афанасьевич!

Я советовался в городском бюро юных пионеров. Там считают очень целесообразной организацию пионерского отряда в Вашем детском доме. Однако т. т. педологи в гороно держатся пока другого мнения на этот счет - считают это политически неверным. Будем добиваться, а пока хочу сказать Вам, что летом буду руководить базой пионеров, остающихся в городе, и планирую, если не будет от Вас возражения, военно-спортивную игру между Вашими ребятами и моими. Делегации, что была у Вас, Ваши ребята очень понравились, и они при встрече всё спрашивают, когда поедем опять. Большой привет Вам, всем педагогам и ребятам.

Григорий Лучинкин".

Вот это человек! Никто его не просил узнавать насчет пионерского отряда - сам догадался. Сам понял, как нам нужна их дружба, как бы хорошо нам увидеться вновь!

Лето шло нам навстречу широким шагом. Наш дом вместе с просторной поляной оказался точно в настоящем лесу: парк был густой, зеленая стена окружала нас со всех сторон, да еще за ним неподалеку стояла березовая роща. В марте безлистная, продрогшая, она сливалась с серым, туманным небом, и даже глядеть было холодно на белые, зябкие стволы. А сейчас так ярки и праздничны стали березы - кудрявые, веселые, так ослепительно, до серебряного блеска, чиста гладкая кора! И от этого разогретая, почти уже летняя синева неба кажется еще гуще и глубже.

У входа в детский дом высилась теперь зеленая арка: в двух ящиках по обе стороны входа были воткнуты высокие тычины, концы их загнуты навстречу друг другу и переплетены ветками. Посаженные в ящиках хмель и дикий виноград отлично принялись и обвились вокруг тычин. Получилось нарядно и весело. Мачта, в канун Мая выкрашенная в белый цвет и обвитая кумачовыми полосами, тоже выглядела празднично.

На Первое мая - это была мысль Алексея .Саввича - мы пригласили к себе гостей из колхоза имени Ленина. Пришел и сам председатель - маленького роста, немного кособокий; лицо его никак не вязалось с такой слабой, хилой фигурой: оно было решительное, умное - лицо хозяина, который умеет приказать и не допускает мысли, что ему могут не подчиниться.

Я уже немного знал о нем. Он был рабочий - один из двадцати пяти тысяч, посланных партией на руководство колхозами. "Поначалу ржи от пшеницы отличить не мог, - говорил мне про него один из колхозников. - Но, знаете, виду не показывал. Бывало и бровью не поведет. Очень быстро все превзошел, теперь у него еще иному деревенскому поучиться. А машину любую знает, как свои пять пальцев, - он сам с тракторного. Башковитый мужик. У нас здесь, знаете, никакого головокруженья не было, ничего такого. Не перегибали. И птицу не обобществляли и жилые постройки не трогали. И все - добровольно. Сначала вступали осторожно, а потом видим - по-хозяйски дело налаживается, и пошли и пошли. Он у нас, председатель, на съезде колхозников-ударников был в феврале. Сталина слышал". Слава об этом человеке шла хорошая - толковый хозяин, строгий и справедливый. Может, на первых порах он и вправду не отличал пшеничного колоса от ржаного, но, видимо, знал толк в людях и умел учиться.

–  Будем знакомы: Соколов, - сказал он мне. - Любопытно взглянуть на вашу жизнь. Ваши тут всё по нашим кладовым шныряли, а теперь будто не слышно?

–  Надеюсь, и не услышите.

–  Это очень хорошо. Между прочим, не возьмет ли ваша мастерская заказ у нас - мебель для школы? Мы вторую школу строим. Совхоз рядом, машинно-тракторная станция, политотдел - народу много, и у всех дети. Не знаю, как и двумя-то школами обойдемся. А еще я замышляю - неплохо бы и техникум в недалеком времени завести. Сельскохозяйственный, скажем, или зоотехнический...