С Разумовым говорила Галя, говорили Екатерина Ивановна и Алексей Саввич, говорил я. Он повторял одно и то же:

–  Если б можно было думать еще на кого-нибудь. А то получается ясней ясного: мы уходим - вещи пропадают...

–  Послушай, - сказала ему Галя, - ты бы поверил, что я украла?

Он оторопело посмотрел на нее и не нашелся что ответить.

–  Ну, а если бы все улики были против меня и больше не на кого было бы думать? И один бы сказал, что сам видел, как я украла, и другой... Ты бы поверил?

–  Да что вы, Галина Константиновна! Нипочем бы не поверил!

–  Честное слово?

–  Честное слово.

–  А как же мы, по-твоему, должны думать, будто вы украли? Неужели только потому, что с виду всё против вас?

–  Так ведь вы нас мало знаете...

–  Разве ты знаешь меня дольше, чем я тебя?

–  Нет... но ведь все знают, что и Плетнев и Король... что бывало раньше... что случалось... и поэтому...

...Екатерине Ивановне Разумов рассказал свою историю. Родители его разошлись три года назад. ("Я только перешел в третью группу".) Семья жила тогда в Саратове. Потом в течение двух лет они съезжались и разъезжались, ссорились и мирились. Каждый тянул мальчишку к себе, каждый говорил о другом самое черное, самое горькое, что мог придумать: "Твой отец обманщик и негодяй", "Твоя мать подлая женщина". А во дворе был приятель - Сенька Плетнев, сверстник, но с характером крепким и властным. Этому было море по колено, он давно, советовал Владимиру плюнуть на все и уйти. ("Он-то сирота, он с дедом жил. Но уж лучше, когда совсем ни отца, ни матери, чем так, как у меня", - сказал Разумов.) Кончилось тем, что они ушли вместе. Покатили зайцами в Москву, потом в Казань, тут познакомились и подружились с Королем, и уже все втроем двинулись в Ленинград. Здесь пустили корни - перезимовали в детдоме для трудных, а с теплом, понятно, собирались странствовать дальше.

–  Знаете, я слушала его и все думала: он как раз удивительно не приспособлен для такой бродячей жизни, - заключила Екатерина Ивановна, пересказав мне эту несложную и невеселую биографию. - Мне кажется, из всех наших ребят - во всяком случае, из тех, что постарше, - он самый "не беспризорный" по характеру, самый домашний. Ему, может быть, больше не хватает матери, чем даже нашему Лёне, хоть тот и совсем малыш. Недаром он все к кому-нибудь прислонялся - то к Плетневу, то к Королю. Может быть, он потому и со мной так откровенно разговаривал... в сущности, он стал рассказывать о себе прежде, чем я начала спрашивать...

Она была, конечно, права - Разумов нуждался в мягком, не мужском внимании. Он, пожалуй, побаивался только строгой на вид Софьи Михайловны. С Антониной Григорьевной у него были наилучшие отношения - это его я застал в числе ее добровольных помощников по кухонным делам, когда впервые осматривал дом, - и с Галей он тоже говорил охотнее и откровеннее, чем со мной или Алексеем Саввичем.

Однажды перед вечером, работая у себя в кабинете, я через раскрытое окно услышал разговор Гали с Разумовым. Они сидели рядом на крылечке флигеля - она с шитьем в руках, он с лобзиком и куском фанеры. С первых слов я понял: Разумов, должно быть, повторял Гале то, что я уже знал от Екатерины Ивановны, и вот продолжение:

–  Понимаете, все получилось не так. Мне не хотелось уходить. И Королю. А Плетнев все говорил: пойдем, уговорились ведь. Но и он тоже сомневался. А когда Жуков вывесил скатерть, Король обозлился... И Плетнев. Он сразу сказал: ноги моей здесь больше не будет...

–  Как ты думаешь, где он сейчас?

–  Он на нас совсем разозлился. Махнул на юг. Но он вернется. Он с Королем очень дружит.

–  А с тобой?

–  Со мной?..

Пауза. Должно быть, Разумов впервые в жизни задумался - дружба ли то, что связывает его с Плетневым.

–  Знаете, мы с Арсением с пяти лет знакомы. В одном дворе жили. У него бабушка была очень хорошая. А потом она умерла.. А дед... Ну, с дедом Сеньке плохо было...

Я снова взглядываю в окно. Галя сосредоточенно шьет. Она замечательно умеет слушать, это я и по себе знаю, и Разумову, видно, приятно при ней вслух разбираться в своих мыслях, в своем прошлом - давно я не видел его таким спокойным.

–  Он обо мне всегда заботился, Сенька. Он никогда один куска не съест, всегда поделится. И он очень смелый. Даже отчаянный. Сколько раз его забирали в милицию! Ох, я боялся! А он всегда приходил назад. Соврет что-нибудь, уж не знаю, и отпускают его. Он... вы еще не знаете, какой! Он не хотел, чтоб я воровал. Он говорил - тебе нельзя! Вот хотите верьте, хотите нет, а я ни разу ничего не украл: Сенька не велел...

Галя перекусила нитку:

–  Но ты говоришь, он всем с тобой делился?

–  Да.

–  Ты меня извини, Володя, но, по-моему, это одно и то же, если ты даже своими руками и не брал ничего.

Пауза.

–  Вот видите, вы сами говорите...
– угасшим голосом произносит Разумов.

–  Что же я говорю? Все это было прежде. А о прошлом тут никто не вспоминает. Я тебе и в тот раз сказала: все знают, что ты и Король не имеете никакого отношения к пропаже горна. Ребята у нас очень прямые, они не стали бы притворяться, если б действительно думали на вас.

–  Они просто слушаются Семена Афанасьевича. А Семен Афанасьевич просто для воспитания... разве я не понимаю?

Галя смеется:

–  Плохо же ты знаешь Семена Афанасьевича! Он если и хочет что скрыть, так не умеет...

Ну нет, выслушивать рассуждения насчет своего характера я не намерен. Закрываю папку с бумагами, выхожу на крыльцо и не торопясь шагаю мимо Гали и Разумова. Застигнутые врасплох, они умолкают. Выглядят они при этом довольно забавно.

...Вечер. Галя укладывает ребят. Костик прыгает в кровати и хохочет, когда ему удается вывернуться из Галиных рук. Леночка молча, пыхтя и отдуваясь, стаскивает с себя платье, но когда я пытаюсь ей помочь, она заявляет: