– Габриэль, если это победа… то как, черт возьми, выглядит поражение?

– Черт бы тебя побрал, девочка…

В последний раз затянувшись сигариллой, она уронила ее на плитку и раздавила ботинком.

– Ты слишком много пьешь. Я действительно беспокоюсь за тебя.

И, развернувшись на каблуках, она вышла, громко грохнув дверью.

V. Сволочь и дура

Солнце спряталось за горами и погрузилось в сон. Церковь Дженоа стояла в спокойном оке бури. И в короткое беззвездное затишье между одной бурей и другой в Кэрнхем заявилась нежить.

– У тебя есть одно вос-с-схитительное выражение, – пробормотала Селин. – Не напомнишь?

Я провел рукой по волосам и вздохнул.

– Шило мне в рыло.

Мы стояли, укрывшись за первой из пяти баррикад на мосту. Плащ и рубашку я сложил в седельные сумки, завернулся в старую волчью шкуру, как в плащ, и крепко сжал в руках сияющую Пью. Вдалеке сверкали молнии, освещая возвышающиеся над нами замерзшие склоны. А за нами наблюдали твари. Я все удивлялся, почему Душегубицам потребовалось так много времени, чтобы настичь нас после того, как они выследили нас в Авелине. Но за те недели, что мы потратили на поиски гробницы Дженоа, Альба и Алина будто бы собрали вокруг себя весь ад.

– Расскажи, что ты там видишь, – потребовал я.

Диор, стоявшая рядом, смотрела в подзорную трубу, и при дыхании на пронизывающем холоде у нее изо рта вырывался пар. Теперь между нами пролегла тень: гнев и дурные предчувствия, сожаление и страх. Несмотря ни на что, Диор все равно вышла посмотреть, что ее ждет. Она так и осталась в позаимствованных доспехах, а на волосы натянула кольчужный капюшон и железный шлем. Весь этот чертов металл, должно быть, весил почти столько же, сколько и она, но она все равно ничего не сняла, упрямая, как младенец перед сном.

– Войско рабов-мечников, – ответила она. – И прорва порченых.

Она говорила правду. В авангарде войска Воссов все до единого были грязнокровками, около сотни грязнокровок. Они смотрели на нас через морозное пространство – нищие и лорды, солдаты и крестьяне, родители и дети. Мозг у них сгнил, превратившись в руины, тела были всего лишь оболочками, жаждущими крови, и именно это жажда и двигала ими. Но каждый из них по-прежнему силен и быстр, как дюжина смертных.

Позади них стояли солдаты, готовые к бою, отряд численностью не менее сотни человек. Судя по виду, ветераны: на щитах и плащах у них был изображен белый ворон Восса. Шлемы в виде черепов, наплечники – в виде рук скелетов. Воины с мечами стояли впереди, стрелки – позади, с колесцовыми пистолетами в руках и смертью в глазах.

– А чего не видишь? – спросил я.

Диор стерла снег с подзорной трубы и снова сощурилась, вглядываясь в темноту.

– Душегубиц.

– Теперь понимаешь? – Я указал на ублюдочную нежить. – Пешки. Дешевый расходный материал. Их бросают в бой первыми, чтобы испытать нас. Затем идут хорошо подготовленные части. – Я кивнул на рабов. – Они нас перемалывают. Истощают наши силы. Но императоров на поле боя ты не видишь. Когда у них есть выбор, даже бессмертные не рискуют собой. Так что тебе, черт возьми, нужно вернуться в тыл. Потому что мы здесь по уши в дерьме, девочка, а у тебя нет подходящих дерьмоходов.

– Я нужна им живой, Габриэль, – настаивала Диор. – Они не посмеют стрелять, пока я стою здесь, рядом с тобой. А порченые не станут бросаться в бездумную атаку, чтобы…

– Чтобы что? – спросил я.

Она с вызовом расправила плечи.

– Чтобы не навредить мне.

– Вот именно! – огрызнулся я, и все мои страхи стали очевидны. – Чтобы не навредить тебе!

И я снова услышал эти звуки, они пробивались из моего сердца сквозь вой ветра и раскаты грома. Из-за баррикад у меня за спиной доносились тихие шаги и смех. Эхо голоса моей жены, парящее в темноте перед глазами вместе с прерывистой песней Пьющей Пепел.

Спи, моя милая, детка, ус-сни,

Папа прогонит темные сны.

– Вернись внутрь, Диор.

– Может, тебе стоит перевести дух, брат? – прошептала Селин. – Ты злишься.

Я зарычал на кровавую тень у себя за спиной:

– Считаешь, так рисковать ею разумно?

Селин стояла, выпрямившись, на воющем ветру, темные волосы развевались вокруг ее жуткой маски. Безжизненный взгляд скользнул по мне, затем по Диор, сверкая лисьей хитростью.

– Мы согласны с Граалем. Она больше не может прятаться с-с-среди теней.

– Наконец-то! – воскликнула Диор. – Merci, мадемуазель!

– Да ты просто гребаная вероломная свинья, – рыкнул я, сердито взглянув на сестрицу, прищурившую свои мертвые бледные глаза. – Ты готова рискнуть жизнью Диор, только чтобы обыграть меня?

– Ты льстишь себе, – вздохнула Селин. – Мы вс-с-сегда говорили, что Диор должна принимать себя такой, какая она есть. Такой, какой она рождена. Она демонстрирует доблес-с-сть, противостоя врагу, и за это ее следует похвалить. Несмотря на все твое высокомерие и ярость, причина не в тебе. – Она покачала головой, сверкая глазами, горящими под ужасной маской. – Но высокомерие и ярость вс-с-сегда были любимыми грехами Черного Льва, не так ли? Ты проклят гордыней, Габриэль. Тобой правит гнев.