От ярости, еще больше омрачившей мое сердце, я заскрежетал зубами. Во мне нарастали отчаяние, гнев и страх, а в голове продолжали звучать отголоски той проклятой колыбельной.

Ч-чудищ не бойся и ночи не бойся,

Глазки закрой и теплее укройся.

Папа твой рядом, папа не спит,

Он от чудовищ тебя защитит.

Я сунул Пьющую Пепел назад в ножны и с рычанием повернулся к Диор.

– Ладно, хватит нести чушь. Вернись внутрь. Сейчас же.

– Габриэль, да у меня все схвачено, – настаивала она. – Я же убила Дантона. Я умею драться!

– Один удачный удар, и ты считаешь, что готова к войне? Каков был первый урок, который я тебе преподал?

Я схватил ее за пояс, и металл запел, когда я выдернул клинок из ее ножен. И, оскалив клыки, швырнул его через перила в пропасть.

– Клинок и полподсказки в два раза опаснее, чем сражаться без клинка и без подсказки вообще!

– Успокойся, брат, – прошептала Селин. – Твой гнев ус-с-силивается…

– Так оно и есть, черт возьми! И если бы ты знала, на что способны эти гребаные монстры, ты бы ни за что на свете не стала натравливать ребенка на…

– Я не ребенок!

Крик Диор прервал мою жаркую речь, но замереть меня заставило выражение ее лица. Во взгляде у нее было столько обиды. Столько огорчения. И столько любви, что мое разбушевавшееся сердце чуть не разорвалось на куски.

– Но ведь в этом-то все и дело, да? – спросила она.

Тут ее голос сорвался. Перешел на шепот:

– Боже, именно в этом всегда и было…

В глазах Диор заблестели слезы, когда она взяла меня за руку и крепко сжала.

– Я знаю, ты просто боишься за меня, – сказала она. – Тебе невыносима мысль, что ты можешь потерять кого-то еще. Я знаю, ты думаешь о Пейшенс и Аст…

И тогда я ударил ее. Быстро. Прямо по лицу. Голова у нее дернулась в сторону, а рот приоткрылся, когда раздался раскат грома, повторяющий имя моей дочери. Звук, который издала Диор, был сдавленным: что-то среднее между вздохом и рыданием. Она отшатнулась, прижав руку к щеке, и посмотрела на меня так, словно не могла до конца поверить в то, что я сделал.

– И нельзя ее за это винить. – Габриэль покачал головой. – Я и сам не мог в это поверить.

Последний угодник-среброносец встретился взглядом с глазами своего тюремщика, блестевшими в темноте камеры. Между ними повисло тяжелое молчание, зияющее, как бездна под Кэрнхемским мостом, пока…

– Хорошо сыграно, я бы сказал. – Жан-Франсуа пожал плечами, возвращаясь к своей книге. – Лашанс вела себя как последняя дура. Только Вседержитель знает, что могло случиться, если бы она попала в лапы Вечного Короля. Ты был наставником, она – ученицей. Правильно сделал, что напомнил о ее месте.

– Нет, – ответил Габриэль, уставившись на свою раскрытую ладонь. – Только самый низкий человек может поднять руку на своего ребенка и называть это любовью.

– Она не была твоим ребенком.

– Семья – это не всегда кровная связь.

– А любовь не всегда проста. Но ты действительно любил ее. Ты знал, чего это может стоить. И все же решил рискнуть и ранить ее сердце, вместо того чтобы увидеть, как его вырвут из ее груди. Ты не плохой человек, Габриэль де Леон. Просто иногда ты совершаешь плохие поступки.

Последний угодник сделал большой глоток из кубка и вытер глаза.

– Похвала от тебя, вампир? Абсолютно ничего не значит.

Историк поджал губы, а Габриэль скользнул обратно в свою тьму.

Эхо этой пощечины было похоже на выстрел из колесцового пистолета. Диор облизнула языком уголок рта, и при виде ее крови сердце у меня упало, а живот скрутило. Я почувствовал, как у меня за спиной зашевелилось воинство нежити: по порченым пробежала дрожь, когда воздух наполнился красным. И когда во мне поднялась жажда, полная ненависти, тьмы и ярости, я поднял руку снова – Боже, помоги мне.

– Быстро внутрь.

– Придурок, – прошипела Диор. – Ты г-гребаная сволочь.

– Лучше быть сволочью, чем дураком, – прорычал я. – И Господь Вседержитель видит, что сейчас ты ведешь себя как полная дура, Лашанс. Иди, мать твою, внутрь. Немедленно!

Нижняя губа у нее задрожала. Глаза наполнились слезами. И в них я увидел такую ужасную боль, что она могла бы разбить мне сердце, если бы оно не было переполнено яростью. Но Диор не позволила слезам скатиться. Вместо этого она зарычала с такой яростью, которая не уступала моей собственной. И бросив последний горящий взгляд на Селин, она развернулась и побежала по мосту, продираясь сквозь заросли копий, протискиваясь сквозь щель в массивных дверях Кэрнхема.