– Поэтому Алекс и привела Валю в полицию сдаваться. Она знала, что мачеха ей не поверит. А офицеру – поверит. – Я замолчала. – Только все равно: Валя не могла все придумать. Машину-то точно ремонтировали. И серьезно.

– Да. Тут затык. – Костя постучал задумчиво пальцами по рулю. – А еще вызывает интерес вся эта готическая история со шрамами красотки Алекс.

Он тронул машину с места. Я стала смотреть в окно.

– Любовник-садист? Я всегда знал, что в этом фешен-пруду плавает много чудовищ. Прятать под красивыми шелками уродливую суть. Вполне символично, нет? И любовник еще наверняка какой-нибудь гениальный фрустрированный гей.

Я глядела на промельк залива меж соснами. Кровь. Кровь, которую я находила повсюду в доме. Я знала, любовник тут ни при чем. Нет никакого любовника. Алекс никому не позволила бы с собой так обращаться. Кроме себя самой.

Помимо прозрачной Валентины, в доме появлялся еще один персонаж, на которого я долгое время не обращала никакого внимания. Что странно, поскольку он был относительно молод, хорош собой и вообще – про него нельзя было сказать ничего плохого.

Он был мужем Анны еще со студенческих лет, среди прочих семейных фотографий на серванте стояла свадебная двух испуганных почти детей (курс третий? Четвертый?). Он – в плохо сидящем костюме, она – в коротком платьице из белого атласа. По бокам выступали родители-одиночки: Двинский, еще черноволосый и очень довольный собой. Мать жениха: широкая женщина с тяжелым подбородком, которого сын, к счастью, не унаследовал. Русый, голубоглазый, с правильными чертами, он с тех пор не сильно изменился: разве что теперь к лицу прилагались очки, и фигура чуть поплыла, впрочем, ничего критичного. С Анной они смотрелись гармонично, как близнецы, но если от дочери Двинского, казалось, исходило ровное тепло, то от ее супруга не шло ни тепла, ни света.

Он был парнем в футляре, вполне приятном на вид. Возможно, внутри хранились сокровища духа, но так уж вышло, что в этой семье мне были интересны только кровные родственники. То есть минус Валя и минус зять. Забавно, как до некоторых пор я даже не задумывалась, почему же все «привнесенные» в Двинский клан элементы настолько лишены жизненной силы…

На каком-то из семейных застолий выяснилось, что Алексей тоже был журналистом, и даже, судя по опечаленному лицу тестя, достиг в этой области известных успехов (главред некоего светского журнала, обозревающего реалии нашего великого города), но вдруг сошел с прямого пути (а с точки зрения Двинского, с ума) и окольными тропами выучился на программиста. И теперь, с явным удовольствием отгородив себя от контакта с людьми, занимался новой профессией на дому или – на даче.

В то утро семья была в сборе – даже Алекс, с черными кругами от косметики под глазами и в черном же махровом пеньюаре, подгребла к столу выпить первую чашку кофе. Я тихонько вздохнула. Как?! Вот как с остатками вчерашнего мейкапа и в старом балахонистом халате можно выглядеть настолько стильно? Мы с Аниным супругом одновременно проследили за ней глазами.

Алекс упала на стул напротив, со вздохом по своему обыкновению вытянула нескончаемые ноги. Был бы здесь Двинский, отправившийся намедни в город, он, несомненно, прошелся бы по внешнему виду дочери: от Алекс пахло какими-то звериными гормонами. У нее только что случился выпуск очередной коллекции, и она неделями не смыкала глаз. Вместо сна снимала накопленный стресс в ночных клубах с помощью крепкого алкоголя и секса без обязательств в туалетах тех же клубов с обаятельными (по крайней мере, я на это надеялась) незнакомцами.

– Я предохраняюсь, – отвечала отцу Алекс, которую выпады на тему «слаба на передок» только развлекали. – Вся в тебя, папа, хоть кому-то из семьи надо поднять за тобой знамя богемного разврата…

После показов наступал уже следующий раунд, менее нервный, но крайне энергозатратный: в шоуруме во дворах на Фонтанке байеры бились за ее шмотки. Оборотной стороной успеха было, как она мне объяснила, «говённое производство».

– И так, заметьте, всегда, Ника. – Анна невозмутимо отпила из своей чашки с чаем – кофе она не признавала. – Плохая коллекция – плохо. Но и хорошая – тоже плохо. Потому что производство не поспевает. Журналисты – козлы. И ничего не понимают в прекрасном. Клиенты – тоже козлы. И ничего не понимают в прекрасном. Но ведь, заметьте, первые в основном хвалят, а вторые, кряхтя, надевают ее одежды на свои неидеальные телеса. А ей все мало.

– Не всем дано довольствоваться малым, – огрызнулась Алекс.

Анна, усмехнувшись, проигнорировала выпад.

Алекс встала, открыла холодильник, вытащив тарелку духовитых французских сыров, выцыганенных с фуршета после дефиле. С вызовом поставила на стол. Анна наморщила нос и молча отсела подальше. Зато к сырам потянулся Алексей, отрезал себе внушительный ломоть рокфора.

– Не слипнется? – Алекс смотрела, казалось, в утренний сад. Но вопрос был явно адресован зятю.

– Не понял? – бедный Леша замер.

– Плесень. – Повернулась к нему Алекс, сверкнув обведенными темным очами. Мы с Анной переглянулись. А Алекс продолжила со злой усмешкой: – Плесень в сыре считается самым вкусным и ценным. Не знал?

Алексей завороженно смотрел в светлые, полные ярости глаза напротив.

– Приличные люди, – отчеканила Алекс, – отрезают себе кусок чуть наискосок, захватывая часть с плесенью и часть – без. Чтобы досталось остальным.

– Черт, – Алексей подцепил свой рокфор и собрался возвращать его обратно. – Прости, не в курсе.