Белый потолок. Трещина в углу, похожая на застывшую молнию.

Больница. Он все еще в больнице.

Он попытался повернуть голову, чтобы осмотреться. Ничего. Абсолютно ничего.

Мышцы шеи не откликнулись на приказ, словно связь между мозгом и телом была оборвана. Может, руку поднять? Пошевелить хотя бы пальцами? Ноль реакции. Тело было чужим, инертным, неподвластным куском мяса.

Паника, холодная и липкая, накатила мгновенной, удушающей волной. Он попытался закричать, позвать на помощь, издать хоть какой-то звук.

Он чувствовал, как крик рождается где-то в глубине груди, но губы не шевелились. Из горла не вырвалось ни звука. Только воздух с тихим, механическим присвистом входил и выходил из легких.

«Парализован! Меня парализовало! Я заперт!» — ужасающая мысль прошибла сознание.

Ужас был первобытным, животным, за гранью обычного страха. Он — живой, мыслящий мозг в мертвом теле. Заперт в собственном черепе, как в каменном саркофаге. Живой, мыслящий труп.

Из-за отсутствия собственных движений и звуков внешний мир обрушился на него с оглушительной ясностью. Слух обострился до предела.

Он слышал все. Бездушный, ритмичный писк кардиомонитора рядом с ухом. Раздражающее, монотонное шипение аппарата ИВЛ на соседней койке.

Торопливые шаги в коридоре. Чей-то далекий, приглушенный кашель. Каждый звук в его внутренней тишине был подобен грому.

Периферическим зрением, единственным, что ему осталось, он увидел соседнюю кровать. На ней, лицом к нему, лежал мужчина, почти полностью скрытый бинтами. Лицо было отекшим, один глаз заплыл багровым синяком. Что-то смутно знакомое…

«Ашот? Это же тот шаурмист!» — узнавание пришло вместе с волной глухого раздражения. — Надо же… Ого

Мкртчян еще не до конца понимал всей дьявольской иронии ситуации. Не осознавал, что лежит в нескольких метрах от своей беспомощной жертвы, став точно таким же беспомощным.

Его мозг, привыкший к власти и действию, отчаянно искал объяснение, цепляясь за единственную доступную версию — внезапная, чудовищная болезнь.

Дверь в палату бесшумно открылась.

В проеме появился тот самый молодой лекарь, который его оперировал.

Разумовский, кажется.

Но сейчас он выглядел совершенно иначе, чем в суматохе реанимации. Ушла вся суетливость, напряжение, осталась лишь холодная, отстраненная уверенность.

Он двигался с размеренной грацией хищника, который точно знает, что жертва уже никуда не денется. Но страшнее всего были его глаза.

В них Мкртчян не увидел ни сочувствия, ни врачебного интереса. В них был холодный, нечеловеческий расчет. Как у патологоанатома перед вскрытием. Или как у хирурга, выбирающего место для первого, самого главного разреза.

Животный ужас, до этого бесформенный и панический, начал кристаллизоваться в осознанный, леденящий душу страх. Мкртчян понял. Это не было случайностью.

Лекарь подошел к его кровати и присел на стул рядом, поставив на пол небольшой медицинский кейс. Глаза Мкртчяна забегали из стороны в сторону, от лица лекаря к монитору, к соседней койке и обратно. Это было единственное движение, которое ему еще оставалось. Единственный способ выразить бушующий внутри ураган.

— Здравствуйте, Артур Гагикович, — голос Разумовского был ровным, спокойным, почти безразличным, и от этого контраста с ситуацией по мысленному телу Мкртчяна пробежал мороз. — Как видите, ваша болезнь, к сожалению, прогрессирует. Синдром Черджа-Стросс, который мы у вас диагностировали, дал одно из своих самых тяжелых осложнений на центральную нервную систему. Вас парализовало.

Слова упали в оглушающую тишину его сознания, как камни в глубокий колодец.

Ужас, который он до этого гнал от себя, получил официальное, медицинское подтверждение. Это был приговор. Мкртчян почувствовал, как сердце, единственный орган, который он еще ощущал, заколотилось в груди с бешеной силой.

Лекарь, словно видя его панику, продолжил тем же убийственно-спокойным тоном.

— Все остальные в этой больнице — мои коллеги, медсестры, даже ваш верный помощник Арсен — теперь думают, что вы превратились в овощ. Полный паралич, включая речевой и глотательный рефлексы. Но мы-то с вами знаем, что это не совсем так, правда? — Разумовский сделал паузу, вглядываясь прямо в его зрачки, и Мкртчяну показалось, что этот взгляд проникает прямо в его череп. — Ваше сознание абсолютно ясное. Слух и зрение в полном порядке. Просто тело… тело вас больше не слушается.

«Он знает! Этот ублюдок все знает! — мысль взорвалась в мозгу Мкртчяна, сметая остатки надежды. — Он сделал это специально! Это не болезнь… это он! Он запер меня здесь!»

Его мозг метался в поисках выхода, решения, угрозы, но натыкался лишь на глухие стены парализованного тела. Он был в абсолютной, унизительной власти этого человека.

В этот момент его взгляд скользнул на соседнюю койку, на неподвижную фигуру Ашота, и дьявольский замысел лекаря раскрылся перед ним во всей своей чудовищной полноте.