— Знаете, — спокойно перебил его лекарь, не дав закончить. Он полез в свой кейс и достал второй, заранее подготовленный шприц с прозрачной жидкостью. — И я знал, что вы будете отпираться. Это «Эгида-семь». Тот самый препарат, который вас парализовал. Один укол вот этой дозы — и вы снова немой камень на следующие восемь часов.

Он медленно покрутил шприц в пальцах, давая Мкртчяну рассмотреть тонкую иглу, отблеск света на стекле. Ужас возвращения в ту безмолвную, неподвижную тюрьму захлестнул его с новой силой. Нет… только не снова… не в эту тишину, не в этот саркофаг…

— Посмотрите на себя, — продолжил лекарь тихим, почти вкрадчивым голосом. — Вы полностью в моей власти. Я ввожу препарат — и вы замолкаете. Вы даже моргнуть не сможете, чтобы позвать на помощь. Я могу уйти и оставить вас так. Просто лежать.

Мкртчян с ненавистью смотрел на него, но в глубине его зрачков уже зарождался липкий страх. Лекарь говорил о вещах, которые он только что пережил, и от этого его слова становились еще реальнее.

— Конечно, со временем люди привыкнут, — Разумовский сделал вид, что размышляет. — Медсестры научатся понимать ваши моргания. Разработают для вас систему: «моргни один раз — да, два — нет». Ваш верный Арсен будет сидеть у кровати и задавать вопросы. Но на это уйдет время. День. Может, два. А ваша болезнь, синдром Черджа-Стросс, ждать не будет.

Он сделал шаг ближе, и его голос стал еще тише, почти интимным, как у лекаря, сообщающего плохие новости.

— За эти два дня, пока вы будете учиться общаться морганием, васкулит продолжит свою работу. Мелкие сосуды в вашем мозгу продолжат воспаляться и закупориваться. Это называется микроинсульт. Один, потом еще один. Сначала вы потеряете способность считать. Потом — узнавать лица. Потом — помнить собственное имя. И к тому моменту, когда вы наконец сможете «наморгать» Арсену, что вас нужно перевести в другую больницу, переводить будет уже некого. Только тело, которое мы будем кормить через трубку.

Каждое слово было как удар молота по его психике. Это был подробный, детализированный, медицински обоснованный сценарий его распада.

Он видел это не как пугалку, а как выписку из истории болезни.

Его будущей истории болезни. Гнев, который кипел в нем секунду назад, начал уступать место холодному, всепоглощающему ужасу. Он боролся с ним, пытался найти в лице лекаря хоть намек на блеф, но видел лишь спокойную уверенность.

— А теперь о хорошем, — лекарь сел обратно на стул, словно предлагая выгодную сделку. — Есть и другой путь. Вы отвечаете на мои вопросы. Честно. И как только я получаю ответы, я немедленно начинаю лечение. Не просто поддерживающую терапию, а агрессивную, современную, направленную на подавление вашей болезни. Цитостатики. Плазмаферез. Мы остановим этот процесс. У вас есть шанс не просто выжить, а полностью восстановиться. Но для этого вы должны мне помочь.

Он отложил шприц на столик, но так, чтобы Мкртчян его хорошо видел.

— Выбор за вами, Артур. Либо вы помогаете мне спасти вас, либо я просто… лечу вас по стандартному протоколу. Очень медленно. Очень тщательно. Давая вашей болезни все время, которое ей нужно.

Я стоял и смотрел на него.

Наблюдал, как рушится воля человека, который всю жизнь строил свою реальность на страхе и силе.

Его взгляд лихорадочно бегал по палате, от моего лица к неподвижной фигуре Ашота и обратно. Он был загнан в угол.

Не в физический — в экзистенциальный.

Я забрал у него все: силу, голос, контроль над собственным телом. И теперь предлагал вернуть часть этого в обмен на его душу. Выбор был очевиден.

— Я… я согласен, — прошептал он. — Моя жизнь… она мне дороже. Только одного не понимаю… зачем тебе это? Что это изменит?

Он все еще пытается найти логику, ищет слабость.

Думает, что это какая-то сложная игра, торг. Он не понимает, что для меня это не торг, а приведение приговора в исполнение. Он спрашивает «зачем», потому что в его мире у всего есть цена. Он не может поверить, что кем-то может двигать нечто иное, кроме выгоды или страха.

— Это многое изменит, — ответил я холодно. — Итак, Ашот Мурадян. Ваши люди его избили?

— Да… — выдавил Мкртчян. — Да, черт возьми! Он был должен деньги! Но я потребовал их обратно немедленно… потому что мне нужен был повод.

Повод. Значит, дело не в деньгах. Деньги были лишь спусковым крючком.

— Повод для чего?

— Для наказания, — его голос стал чуть увереннее, словно объяснение собственной логики придавало ему сил. — К нему в шаурмичную зачастили люди Арутюнянов. Я не мог допустить, чтобы эта точка стала их плацдармом в моем районе.

— Нельзя было просто спросить его, на кого он работает?

Он посмотрел на меня как будто я сказал что-то дикое.

— Думаешь, он бы сказал мне правду? Лекарь, в нашем деле никому нельзя доверять. У меня опасный бизнес. Лучше перестраховаться. К тому же деньги он и правда занял немалые. Вряд ли бы отдал. А работать на меня он не хотел. В грязные дела не лез никогда, хотя там бы мог подняться хорошо. С его-то характером, — в его голосе прозвучало что-то похожее на кривое, уродливое уважение. — А так получается либо мой, либо ничей.